Максим Далин - Запах разума

Нас звали в гости — я вошёл. Я просто спиной чувствовал, как ребятам неуютно, но мне было совершенно непонятно, почему. Ну ничего, ничего абсолютно нам не грозило!

Я почему-то думал, что в комнате будет темно, а там было довольно светло. Утро стояло такое пасмурное, что свет в окна еле просачивался, но в комнате мягко светился потолок, неярко, но достаточно, чтобы стало уютнее. Свет желтоватый, как солнечный. А пол и стены все заросли мохом сплошь, и мох на одной стене плавно переходил в диван или во что-то такое. Мне показалось, что там была ещё какая-то мебель, из тёмных гнутых трубок, в зелёной бахроме, но я не рассмотрел. Потому что все домочадцы собрались на нас посмотреть — и мне хотелось смотреть на них, а не на обстановку.

И они все были совершенно не похожи на одинаковых марсиан в кино.

Один, серый со стальным каким-то сизоватым оттенком, как голубь, с гривой, завязанной в два хвоста, как у индейца, и в такой серой хламиде, типа пончо, только вязаного, в узелках и косичках, стоял напротив двери, расставив ноги, как герой боевика, щурился и подпирал подбородок кулаками. Человеку так стоять неудобно. Второй, почти такой же коричневый, как Цвик, и с такой же рыжей шевелюрой, подошёл близко, ноздри у него шевелились, и он цокал тоненько: «Цок-цок-цок!» — слова это были, или «ай-яй-яй!» — я не понял. Этот второй был одет в целую копну тонюсеньких веточек с листиками, и в волосах у него тоже были веточки в мелких цветочках. Я ещё подумал, что он гораздо старше Цвика, потому что в рыжих волосах была сероватая проседь, и мордочка лица поседела, как, бывает, седеют собаки: в золотистом и коричневом появились мелкие белёсые шерстинки.

Третий и четвёртый остановились рядом, поодаль, и шушукались. Третий был песочного цвета, рыжеватый, с громадными зелёными глазищами, одетый в ярко-жёлтый цыплячий пух, а четвёртый, тоже чем-то похожий на Цвика, рыженький, только меньше и тоньше, был прикрыт только множеством ожерелий из чего-то переливающегося и условной золотистой сеточкой, вроде ажурной вязаной шали. Через сеточку было видно почти всё тело, покрытое мелкой шёрсткой — и до меня вдруг дошло, что это же — самочка! Девушка!

То есть… ну как… по этому самому… по паху понятно. Потому что у неё наряд был очень вызывающий. Но марсианка! Марсианка же! Потому что у неё вообще не было бюста! Никакой груди вообще, у неё не было даже сосков — гладкая шёрстка на грудной клетке! И у меня слегка зашёл ум за разум.

А эта рыженькая сообразила, что я на неё смотрю, подошла вплотную, зацокала и стала меня обнюхивать. Как Цвик: руки, губы, около глаз — и в это время всё время пахла сама, а запах менялся и менялся. Но они все пахли. Я это ощущение описать не могу. Кто-нибудь открывает ладонь — и оттуда запах струёй, как из распылителя с дезодорантом. А потом — другой. И запахи смешиваются волнами, у меня даже голова закружилась.

А рыженькая вдруг резко нагнулась и понюхала… в общем, я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Я, наверное, красный был, как помидор. И не знаю, чем бы кончилось это дело, но тут Артик раскашлялся.

Надо думать, от запаха. Не то, чтобы в комнате воняло — не продохнуть, но запах вполне ощутимый. Особенно, когда тот, серый с двумя хвостами, прямо махнул запахом на нас, а пахнуло будто аптекой. Резко. Камфорой, что ли. Не знаю, как определить.

И когда Артик начал кашлять, все моментально переключились на него. Особенно белый Нгилан: у него вид сделался такой сосредоточенный, шёрстка над носом собралась в складочку и встала дыбом — и он тут же подошёл обнюхивать Артика внимательно.

Артик пытался удержаться, не кашлять, но плохо получалось. Тогда Нгилан сказал: «Дзон мин», — и качнул головой, как собаки иногда, вбок.

— Артик, — говорю. — Он тебя зовёт куда-то.

Артик одной рукой держался за грудь, другой рот зажимал — посмотрел на меня.

— Давай, — говорю. — Давай, иди. Он, похоже, помочь хочет.

И Витя тут же сказал:

— Все пойдём, — и Серёга кивнул.

Цвик стоял рядом и слушал: уши нацелил и усы тоже. Всем, чем мог, слушал, очень внимательно. Я его взял за руку и говорю:

— Цвик, мы все, — и показываю пальцем, — пойдём с ним, — и опять показываю. — Пойдём. Дзон. Гзи?

Цвик начал объяснять Нгилану, но тот, кажется, и сам уже понял. И в комнате вдруг полностью пропал запах. Вообще. Всякий. Даже нашим потом перестало шмонить, а только что разило — будь здоров.

Чуть-чуть попахивало только вроде как мхом со стен.

Нгилан что-то сказал своим и махнул кулаком. Очень странный жест, не как бы человек погрозил, а у себя перед лицом махнул. Будто муху отгонял, но кулаком, а не ладонью.

Тот, что с цветами в причёске, забрал рыженькую и того, что в жёлтом — и вышел в дверь, в глубь дома куда-то. Серый секунду постоял, фыркнул или чихнул — и тоже ушёл. И Витя с Серёгой, похоже, немного расслабились. А Нгилан снова мотнул головой, на другой дверной проём. А за проёмом была лестница.

По лестнице мы все и поднялись наверх; лестница была не очень широкая, и мы толкались плечами. Со мной Цвик пошёл, как переводчик. А наверху оказался недлинный сумрачный коридор, в коридор выходили три двери и окно. Двери — это я по привычке сказал. Не было тут дверей нигде. Только дверные проёмы, занавешенные зелёными нитями.

Нгилан одну такую занавеску отодвинул. За ней была большая комната, довольно светлая, нас туда приглашали. Мы вошли.

И мне сию минуту очень захотелось выскочить назад. Но тогда я бы сбил с ног Цвика. Пришлось вдохнуть и остаться — и даже смотреть вокруг.

Углы напротив, с двух сторон от окна, сплошь затянула паутина. Там даже, кажется, какие-то коконы висели. Из стен росли стеллажи — не могу это по-другому описать. Мне кажется, что-то тут было технологически общее с мостом: прямо из стен высовывались ветки, сплетались друг с другом и образовывали полки. А на этих полках стояли террариумы, в которых копошилась какая-то кромешная живность.

Мне показалось, что даже более гадкая, чем пауки.

Между стеллажами мне померещились зелёные трубы, идущие из пола в потолок, но я тут же сообразил: это стволы. Растений, вроде бамбука. Такие же коленчатые, и на них даже различались веточки. Посреди комнаты стоял стол из белёсого матового стекла на непонятных ножках — такое ощущение, что он тоже вырос из пола. Над столом наклонно висело зеркало, а рядом стояло стеклянное, по-моему, гнутое кресло — ножки тоже уходили в мох. И ещё там были какие-то гнутые подставки, а на них — стеклянные трубки, в которых шевелилось непонятное. А в простенке между стеллажом и дверью росли трутовые грибы, как на берёзе, жёлтые, буроватые и песочного цвета, и от них в некоторые трубки тянулись тонкие корешки или нитки, а другие нитки шли в стену.