Артем Луниш - Близнецы

Вова отставил третью уж по счету кружку, набил трубку и с удовольствием закурил. Вдруг в голову ему пришло самое простое разрешение всей этой непонятной истории — отправиться к генерал-губернатору, да и рассказать ему о планах Нечаевцев. Конечно, Нечаев вытащил его из тюрьмы и тем самым наложил на него определенные обязательства. Да и без этого донос — дело неприятное. Но, во-первых, Вова так и не вспомнил, как давал согласие на побег. А во-вторых, совсем не обязательно будет называть конкретные имена. Просто предупредить, посоветовать быть бдительным. А потом можно будет и Нечаев упредить, — окончательно успокоил совесть Вова, — честно скажу ему, что обо всем рассказал властям и им следует бежать. Конечно, нелегко это будет… Ему вспомнилось бледное лицо Нечаева, высокий лоб, высокие скулы… Ладно, зато наконец решено. Это лучше, чем мучиться сомнениями.

Конечно, подобная щепетильность служила ему похвалой, но если бы Вова видел хоть один настоящий пожар, он бы понял, как она неуместна.

Скрипнула входная дверь, дыхнуло морозцем по коридору, и даже в натопленной кухне по спине у Вовы пробежал неясный озноб.

— Марфа? — крикнул вопросительно он.

Ответа не последовало, но в кухню, действительно, вошла Марфа. На плечах ее было коромысло, а на коромысле — два ведра черной речной воды с плавающими в ней еще льдинками.

— Посторонись, — бросила она вставшему с лавки Вове и прошла мимо, плеснув ледяной водой на его домашние туфли.

Вова чертыхнулся про себя, но вслух ничего не сказал.

Марфа поставила ведра на лавку у печи, постояла немного, отдыхая, и скрылась за своей занавеской.

Вова затянулся потухшей трубкой, выбил ее прямо в карман халата и сказал, — доброе утро!

— Доброе, — после хмурого молчания ответили из-за занавески.

— Марфа, генерал-губернатор в городе?

— Где ж ему еще быть, губернатору-то? — засмеялись за занавесью.

— Мне нужно выгладить и высушить одежду. Или найти новую.

— Долгонько ж ты думал, — насмешливо сказала Марфа, выходя из-за занавеси, — другие первым делом доносить бежали.

— Какие другие? — насторожился Вова.

— Были тут, — она уселась за стол, с шумным хлюпаньем выпила чаю, — так что глупо это, все равно все будет, не изменишь, не исправишь. Ну а хочешь — иди.

— Так что там с одеждой?

— Неси сюда, — после еще одного шумного глотка ответствовала Марфа.

Принесенный комок сырой измятой одежды она разглядывала с презрительным недоумением. Наконец молча сунула сверток подмышку и ушла к себе.

— Ну так что? — спросил обескураженный, смущенный и немного рассерженный Вова.

— Высушу, — ответила, выходя из-за занавески, Марфа, — может выглажу, — она с сомненьем пожевала губами, — к губернатору все равно утром не ездят. А к вечеру посмотрим.

— Спасибо.

Марфа молча кивнула и снова принялась за чай. Вова, не зная, куда себя пока деть, отправился наверх, в спальню и долго там курил, глядя в заледеневшее, серо-синее окно.

Вечером, под далекий звон колоколов, Вова отправился к губернатору. Пальто его теперь было необыкновенно узко, так что и дышать было почти нельзя, шапка все так же пахла диким зверем, а плед Марфа ему не отдала, для своих каких-то нужд его приспособив.

Так что к дому его превосходительства — весьма скромному и, надо заметить, весьма нелепому в сибирской зиме бледно-желтому особняку в классическом стиле — Вова пришел едва живой от холода и удушья. Его вряд ли и пустили бы, да повезло, что встретил знакомого.

Они столкнулись в дверях. Бледный, некрасивый юноша, испугавшийся в дымном кабаке дуэли с Прыжовым, оказался сыном генерал-губернатора. Вова не сразу и вспомнил его, тот же, кажется, был действительно рад.

— Евгений Васильевич! — закричал он с порога — то ли сам возвращался откуда, то ли только выходил, — здравствуйте!

— Здравствуйте! — кое-как просипел Вова, сам не зная, да и не интересуясь особенно, с кем здоровается.

— Вы к отцу? Проходите, сейчас отогреетесь, — он под руку ввел Вову в дом и с тоской и завистью прибавил, — отвыкли от наших морозов.

На ответ Вове попросту не хватило дыхания — он и так боялся, что вот сейчас, на пороге, упадет в обморок.

Кое-как, с помощью своего неизвестного знакомого и мордатого швейцара с тупой и надменной рожей, он высвободился из пальто.

— Благодарю, — Вова улыбнулся окоченевшими губами, — не пойму, то ли я располнел, то ли пальто подменили.

Губернаторский сын улыбнулся мелкими зубками.

— Вы ко мне? Или к отцу?

— Я к генерал-губернатору. Полагаю, к отцу.

Юноша с готовностью рассмеялся.

«Как же его все-таки зовут?» — подумал Вова.

— Пройдемте в гостиную. Отцу о вас доложат.

Леденела за большими окнами черная ночь, а здесь поблескивало лаком старое фортепиано, и чуть лоснилась обивка уютных глубоких кресел, а кремовые обои засижены были острокрылыми певчими птицами. Комната освещалась керосиновой лампой, стоявшей на круглом столике, судя по размерам, специально под лампу и сделанном, с потолка свисала запыленным стеклом старинная свечная люстра.

Вова заприметил новенький, свежеотпечатанный томик Байрона — судя по обложке, на языке оригинала, — лежащий на крышке фортепиано, и примостившуюся возле педалей темно-зеленую винную бутылку.

Юноша, кажется, проследил его взгляд.

— Пытаюсь положить на музыку, — объяснил он, усаживаясь в кресло, — со скуки чем только не займешься.

Голос его был невыносимо манерен. Барские, ленивые, скучающие нотки, казалось, покровительственно поглядывали на все вокруг — и на Байрона, и на музыку, и на снежную зимнюю ночь… На Вову подобное отношение вряд ли распространялось — как ни крути, он был в глазах юноши почти европейцем. Вова вспомнил сцену в трактире и тихонечко рассмеялся.

Юноша вопросительно посмотрел на него.

— Да так, — объяснил Вова, усаживаясь поудобнее и укладывая ногу на ногу, — я смеюсь над идеализированными представлениями об исторической роли дворянства.

— Я бы не сказал, что нас идеализируют, — осторожно заметил губернаторский сын, — скорее наоборот.

Вова пожал плечами и как мог нагло улыбнулся, — это вам так кажется. Вы просто слишком близко к сердцу все принимаете.

Юноша дернулся и недоверчиво взглянул на Вову — тот все так же дерзновенно улыбался и покачивал ногой — юноша вспыхнул, сделал движение, будто собираясь встать из кресла, щеки его побелели, а нос, наоборот, покраснел, и неизвестно, чем бы все и кончилось — все ж дома он был много уверенней в себе, да и Вова, по его убеждению, был «свой», а своих он не боялся — как в комнату вошел слуга и дребезжащим, звучным когда-то баритоном объявил, — Сергей Владимирович ожидает Вас у себя.