Игорь Николаев - Символ Веры

- Я действительно не знаю, - тихо сказал Боскэ, глядя, как пилообразный клинок приближается к нему. - Я был монахом, доминиканцем... А сейчас... не понтифик. Но должен был им стать.

Нож дрогнул. Глаза Родригес расширились, как у фарфоровой куклы.

- Сказочник, - хмыкнул фюрер. - Режь.

Китаец тихонько простонал, держась за бедро - придерживать непосредственно пораженную часть тела было слишком больно. Ранения в ягодицы хоть и считаются «смешными», однако на деле весьма болезненны, а до прихода антисептики были еще и смертельно опасны гангреной. Чжиминю такая беда не грозила - рану щедро присыпали стрептоцидом, похожим на зубной порошок. Однако боль никуда не делась.

Нож дрогнул еще сильнее.

- Католичка, - буркнул Хольг, вытаскивая пистолет.

Щелкнул взводимый курок, запах стреляного пороха защекотал ноздри Леона - оружие естественно никто не чистил, времени не было. Фюрер прицелился было в голову монаха, но затем подумал, что так тело будет непросто опознать, и перевел ствол ниже, намереваясь прострелить шею.

- Стой! - Родригес быстро положила ладонь прямо за затвор, пригибая пистолет ниже, к земле. - Кажется, я его узнаю...

- Чего? - не понял Хольг.

- Никак не могла понять, где видела его лицо... Его печатали в газете, неделю назад или больше. Это Гильермо Боскэ. И он в самом деле...

Родригес опустилась на колено и попросила:

- Благословите, святой отец.

Гильермо машинально осенил ее крестным знамением.

- Развелось попов, - прошипел Кот, у которого снова разболелась голова, так, словно две пули хорошо перемешали мозги в черепе. Контуженному смертельно хотелось спать и не хотелось решать новые проблемы.

Хольг спрятал пистолет, машинально оглянулся, как воришка, у которого в руках вместо ожидаемого кошелька с парой сантимов вдруг оказался бриллиант. Посмотрел на Боскэ.

- Так ты - будущий папа? - растерянно спросил фюрер.

- Должен был им стать... наверное, - честно ответил Гильермо. - А теперь и не знаю.

Хольг шмыгнул носом. Достал платок, обтер им лицо. Поднял воротник куртки, как будто озяб и нуждался в тепле. Фюрера и в самом деле знобило. Отчасти как естественная реакция на побоище, отчасти в силу оглушительного и окончательного понимания, в какое неприятное дело втянулась ганза. Он хотел было отозвать братву для совещания, однако оценил увечную команду и щелкнул пальцами, снова привлекая внимание Боскэ.

- Отодвинься подальше, - велел фюрер, и Гильермо поспешно исполнил указание.

Хольг подождал, пока Леон встанет на ноги и неверными шагами не отойдет. Затем негромко спросил:

- Что будем делать? Какие предложения?

Родригес отозвалась первой, крутя в руках так и не спрятанный нож:

- Он монах... и будущий папа.

По тону девушки было решительно неясно, то ли она преисполнена благоговения, то ли нет. Похоже, Родригес и сама еще не решила, что же следует сделать с попом.

- Убить его к чертям собачьим, как ты и хотел, - Кот, напротив, оказался прям и краток. - Мы троих потеряли. Уже. И его точно будут искать дальше.

Хольг бегло скользнул взглядом по китайцу и оставшемуся в живых негру. Не столько спрашивая, сколько уверяясь, что сказать им нечего. Чжу и в самом деле промолчал, кривясь в болезненной гримасе. А вот чернокожий внезапно поднял руку, словно школьник, готовый ответить строгому учителю.

- Говори, - бросил Хольг.

- Денги, - вымолвил Бонга и взмахнул руками, осторожно, чтобы не дай бог никого не задеть. - Много денги.

- Тупая черная обезьяна, - проскрипел Кот.

- А ведь он прав, - вдруг сказал фюрер.

- Командир, у нас троих уже недочет, - морщась выговорил пулеметчик. - Мне башку подломили, узкоглазому отстрелили кусок жопы. И не отстанут. Тут большие люди интерес имеют. Мы для них что гильзы - смел в сторонку и забыл.

Кот перевел дух. Хольг молча ждал.

- Ты все верно хотел, кончить его здесь и кинуть жмура. Пусть там сами разбираются, - уговаривал пулеметчик.

- Друг, ты прав... - выговорил фюрер, подбирая слова, как будто не спорил, а размышлял вслух. - Только до конца не додумал. Тут интерес больших людей. И с нами никто не торговался, сразу открыли огонь. Смекаешь? Заказ был не только на попа. На всех, кто был с ним. Бросим мы его здесь или нет, даже если подарим в белой ленточке - нас все равно поубивают. Всех.

Кот шепотом выругался, щурясь и сжимая кулаки. На глазах у него выступили слезы, однако определенно не от сентиментальности. Скорее от боли, помноженной на злость.

- Падаль, - с чувством выдохнул пулеметчик, глядя на Леона, как солдат на вошь. - Чтоб ты сдох.

- Он не виноват, - тихо сказала Родригес. - Посмотри на него. Обычный сельский священник. Он же как щенок, ни жизни, ни крови не видел.

- А ты это Рыжему скажи. Или Мунису, - злобно выпалил украинец. - На них и жизни, и крови хватило. Так хватило, что не унесли!

Кот обернулся к Хольгу.

- Правильно Рыжий говорил, ты нас ...

Пулеметчик осекся.

- Ну, давай, говори, - нехорошо прищурился фюрер.

Кот посмотрел на командира, затем на его спутницу, оценивая, чью сторону она примет, случись что.

- Да ничего, - махнул он рукой. - Ничего...

- Дайте подумать пару минут, - негромко сказал, почти попросил Хольг. И только сейчас обратил внимание, что часы на руке треснули, остановившись.

Фюрер отошел в сторонку, снимая с запястья цепочку. Было темно и жарко. Сеть узкоколеек привязывалась не к пассажирам, а водокачкам, поэтому станций как таковых не предусматривала. Просто имелись места (обычно у населенных пунктов, но не обязательно), где можно было вскочить на притормозившую платформу, а затем так же покинуть ее. Так что сейчас выбитая почти на треть ганза стояла, по сути, в чистом поле, недалеко от перекрестка автомобильных дорог. Только будка, похожая на кассирскую, рядом с двумя нитями рельс, и больше ничего.

Гильермо сидел в стороне, прямо на земле, понуро склонив голову. Несмотря на всю злость, Хольгу пришлось признать, что святоша очень неплохо держится для человека, которого выкинули на обочину жизни и весьма методично пытались убить. Чжу то ли заснул, то ли потерял сознание. Кот злился и ходил. Родригес смотрела на монаха. А негр вообще потерялся в полутьме.

Неподалеку жили люди, там горело электричество и громко вопил радиоприемник, однако идти в ту сторону никто не спешил.

Хольг снял, наконец, часы и грустно посмотрел на сплющенный кругляш с погнутыми стрелками. Было такое чувство, что вместе с часами сломалась и вся жизнь. Фюрер подкинул необратимо испорченную вещь на ладони и, повинуясь внезапному порыву, с размаху швырнул ее в темноту.

Родригес чуть вздрогнула, когда Хольг вернулся, решительный и суровый. Его осунувшееся лицо как будто прикрыли серой пыльной паутиной, хромота усилилась, но глаза пылали болезненным, яростным огнем.