Василий Щепетнёв - Переигровка - 2. Выбор Пути

— А ты?

— Не пью я коньяк. Я боржом пью, спасибо Грузии. И чай.

— Грузинский?

— Номер тридцать шесть. Очень неплохой чай. Впрочем, я не знаток.

— Бедный Чижик, сражался, как орёл, а в итоге будет пить грузинский чай, — поддела Лиса.

— Кстати, о птичках. Радиостанция «Ворон» — не перебор ли? — спросил я.

— Этих радиохулиганов в Чернозёмске развелось — хоть на продажу вези. Шарманку соорудить — дело простенькое, деталей на три рубля. А если на лампе ГУ передатчик собрать, на рогатой, то и на сорок-пятьдесят километров доставать будет. Правда, таких умельцев быстро вычисляют.

— И что тогда?

— Штрафуют обычно, пятьдесят рублей по первому разу. И аппаратуру конфискуют. Радиолу, магнитофон…

— Ты, чувствуется, знаком с вопросом.

— В школе было дело… У нас в классе этим Валерка Трибурт увлекался, а я так, с краешку.

— И что, конфисковали?

— Нет, я больше слушал. А, мура все это. «В Москве ночные улицы в неоновых распятиях…»

— Мдя…

И дальше мы ехали молча. Молодая луна висела над горизонтом, звёзды потихоньку проявлялись на темнеющем небе, а снежок всё-таки шёл. Не из туч, туч не было. Прямо из воздуха.

Я боялся увидеть в кювете «Москвич», но, видно, младокоммунарцы решили дотерпеть до города. Или шоферу не наливали. Или рискнули, но обошлось. Последнее самое верное — ну, мне так казалось. Вечер субботы, дорога пустая, да мы осторожненько…

В Чернозёмск въехали мы с востока, чиркнули по краешку, высадив Антона у остановки трамвая, и поехали дальше на север, в Сосновку.

У отца Ольги, Андрея Николаевича Стельбова, в Сосновке дача. Полагается по должности, он — первый секретарь нашего обкома. Однако Андрей Николаевич там показывается редко, преимущественно летом. Очень занятой человек, ему даже двадцать минут на дорогу жалко. В оба-то конца целых сорок минут, а день расписан по секундам. Мать у Ольги давно умерла, отец весь в работе, вот Ольга и пользуется дачей. Взрослой девочке нужно личное пространство. То пространство, где она чувствует себя свободной от присмотра. Хозяйкой. Хотя присмотр, конечно, есть: обслуга, случись что, тут же доложит Андрею Николаевичу. Обслуги два человека, Павел и Пелагея. У Павла и пистолет есть. На всякий случай. Хотя вряд ли: доступ на территорию дач ограничен: забор, милицейский пост и милицейские наряды патрулируют. То есть свои, знакомые люди хотят беспрепятственно, да вот хоть бы и всеобщий работник Андрюха, а лицо незнакомое непременно остановят, спросят к кому и по какой надобности, а то и позвонят, мол, тут к вам Семен Семенович Горбунков рвётся, говорит, друг. Пропустить?

С Надеждой же немножко иное. Жилищный вопрос у Надежды. Живёт с родителями, братом старшим и братом младшим. Брат средний, правда, уехал по распределению в Хабаровск и обратно не спешит, зато брат старший, Юрий, женился, и скоро их будет не шесть человек, а семь — ну, тесно же. Брат Юра в кооператив вступил, предвкушает отдельную, наконец-то, квартиру, но скоро только сказка сказывается. Вот и живёт Надя у подруги. Семейству Бочаровых какое-никакое, а облегчение, а уж какое облегчение Надежде! Есть своя комната. Ну, не то, чтобы своя, но почти. Можно раздеться, не опасаясь, что кто-то зайдет. Можно просто лечь на диван и читать в тишине, без криков и воплей родных и близких. Можно… да много чего можно в большом малолюдном доме.

Ну, и я рядом. Мне дом в наследство от дедушки достался. Народного художника СССР, лауреата Сталинских, Ленинских и Государственных премий. Хороший дом. Чем отличается дом от дачи? Да ничем, кроме функционала. Дача — строение, предназначенное для отдыха. А в доме просто — живут. Иногда отдыхая, иногда работая. Вот как я.

И девочки ко мне частенько заходят. У меня во-первых, нет казенной обслуги. Есть Вера Борисовна, но она обыкновенно к четырем часам — вечера, понятно, — уходит к себе домой, живет она в той же Сосновке. Ну, и Вера Борисовна — человек свой, я её с пеленок знаю. Своих пеленок. Так что можно петь, плясать, веселиться и предаваться излишествам всяким, не опасаясь, что доложат по инстанции. Во-вторых, у меня есть спортивная комната, а девочки спортом увлекаются не на шутку. Есть где побросать друг друга и через бедро, и прогибом, и подсечки всякие отработать. В-третьих, есть швейная комната на две машинки, девушки шить навострились не в шутку. В-четвёртых, у меня есть сауна — шикарная, нужно сказать, вещь. И, последнее в очереди, но, надеюсь, не по значимости, у меня есть я.

Приехали.

Девочки побежали за сменой одежды и — в сауну. Любят сауну, как кошки валериану. Меня хотели тоже затащить, но я отвертелся, отговорился усталостью. Мол, за рулем был, сеанс давал, и подумать нужно. А сауна — не место для раздумий. Жарко в ней, в сауне. Втроём-то.

Пока девушки парились, я быстренько принял душ, надел свежее, шелковую рубашку, выглаженные брюки, жилет, смокинг, лакированные туфли и вечернюю, тёмно-малиновую до черноты бабочку. Потому что предвидел гостей. Включил радиоприемник, но поймал не «Ворона», а «Би-би-си». Из новостей узнал, что умер Бен-Гурион. Уходит поколение. У нас Семен Михайлович недавно умер, у них вот Давид Викторович. Давид Викторович даже помоложе Буденного, на три года. Хотя почему у них? До двадцати лет Бен-Гурион был подданным российской империи, и, пойди история иначе, его бы тоже хоронили на Красной площади у Кремлёвской стены. Матерый человечище.

Время шло неспешно, и когда раздался стук в дверь, я даже удивился — уже? Пошел открывать. Девочки, когда приходят, двери за собой запирают — на случай непредвиденных гостей.

— Заходите, Андрей Николаевич, заходите. Морозец-то крепчает.

Стельбов потоптался в коридорчике, отряхивая снег, и мы прошли в гостиную.

— А девочки где? — оглянулся он.

— В сауне.

Он хмыкнул.

— Сауну завёл?

— А то вы не знаете.

— Знаю, конечно. Я много чего знаю.

Я встал, хотел выключить радиоприемник.

— Оставь, пусть говорит. Ты вот так понимаешь, на слух?

— Понимаю.

— И сам говорить можешь?

— Говорю, когда есть с кем. Англичан у нас не сказать, чтобы много.

— А негры?

— Негры, они разные. Иные говорят по-английски, как таджики по-русски. Нет, я лучше природных англичан послушаю, да поговорю. В университете есть настоящие англичане, с ними в КИДе порой встречаемся.

— В КИДе?

— Клубе Интернациональной Дружбы.

— Нужное дело. О чем говорите?

— О борьбе за мир. Агитируем по мере сил. Ну, и так… О водке. Вы водку будете, Андрей Петрович?

— Не сегодня, — он усмехнулся. Я тоже — но про себя. Андрей Петрович, судя по всему, пить бросил совершенно. На дистанции водку не пьют. Только витаминные напитки. А он на дистанции. Член ЦК — хорошо, а член Политбюро лучше. Ну, для начала — кандидат в члены Политбюро. Местные газетчики в неформальных разговорах прозрачно намекают, что ждёт, ждёт нашего Андрея Петровича повышение.