Василий Щепетнёв - Переигровка - 2. Выбор Пути

— Нет, Виктор Давидович. Но сейчас я бы добавила, что убедилась: у этого Чижика нет ни чести, ни совести.

— Спокойнее, спокойнее, Мария Августовна, — и, обращаясь ко мне:

— Вы хотите ответить автору письма?

— Не хочу. Но могу.

— Мы слушаем.

— Приглашение на чемпионат Советского Союза — это не билет на Новогоднюю ёлку или цирковое представление, его нельзя отдать или подарить, это первое.

Как гражданин своей страны, я безмерно рад участвовать в чемпионате, и совершенно не собираюсь отказываться от этой чести, это второе.

Я согласен, что иногда совесть шахматиста просто требует не участвовать в тех или иных состязаниях. Так, например, я не могу понять, как можно в сорок первом году играть в чемпионате Советского Союза в Москве, а в сорок втором — в так называемом Чемпионате Европы, организованном гитлеровцами в Мюнхене. Впрочем, учитывая, что человек рос и воспитывался в буржуазном окружении, его ошибки и заблуждения понять можно, но мне сомнительно, что подобные люди, или их близкие, имеют право указывать советскому комсомольцу, какие решения он должен принимать. Я учитываю замечания, упреки и выговоры только от товарищей по комсомолу и, разумеется, от коммунистов. Это третье.

Шахматы позволяют определить, кто более достоин, не путем открытых писем и дрязг. Если эстонские товарищи (я выделил слово «товарищи») считают, что Пауль Керес, как многократный чемпион Эстонии, сильнее Михаила Чижика, чемпиона России, то они могут это проверить практикой. Устроить между нами матч на условиях, одобренных спорткомитетом СССР. Я отказываться не стану. Это четвертое и последнее. Подпись — Михаил Чижик, чемпион РСФСР. Дата — первое октября тысяча девятьсот семьдесят третьего года. У меня всё, Виктор Давидович — я посмотрел на Батуринского. Да, это Батуринский, начальник Отдела Шахмат Спорткомитета СССР.

Смыслов медленно зааплодировал. Остальные молчали. Ждали, что скажет старший.

Батуринский не торопился. Думал. Потом сказал:

— Что ж, Михаил, думаю, оргкомитет чемпионата Советского Союза в целом разделяет вашу позицию. Желаю успешного выступления на турнире.

Я понял намёк и откланялся.

— Что это было? — спросил Антон в коридоре.

— Наш ответ лорду Керзону. Ничего. Пустяки. Идём.

От Дома Железнодорожников до гостиницы Минск добираться минут двадцать, двадцать пять. Он, Дом, стоит на площади Трех Вокзалов, душа в душу с вокзалом Казанским. Нам нужно было дойти до станции метро «Комсомольская», доехать до Белорусской, пересесть и проехать остановочку до «Маяковского». А там пять-шесть минут ходьбы по улице Горького до гостиницы «Минск», где и разместились мастера и гроссмейстеры. Значит, и я.

Наш чернозёмский спорткомитет средства на турнир выделил скромно. Под копейку. Когда мы утром прибыли на место, то узнали, что я должен жить в двухместном номере, небось, не гроссмейстер, а Антон и вовсе в гостинице «Заря». Но с этой проблемой Антон справился быстро: мне предоставили одноместный «полулюкс» (судьба!), а вместо меня в двухместном номере будет жить Антон. Собственно, это и не проблема вовсе была, а просто дополнительные расходы. Приемлемые.

Поужинали в гостиничной кафешке. Ну, тоже приемлемо.

И пошли развлекаться.

Антон всё норовит меня потренировать. Он, помимо того, что друг, ещё и квалифицированный шахматный тренер. А квалификация, тренерская категория, зависит от успехов тренируемых. Это и авторитет, и зарплата, и перспективы. Одно дело, когда подопечный добился третьего разряда, другое — первого, а уж если он — мастер спорта и чемпион РСФСР — так и совсем хорошо. Но аппетит приходит во время игры. Но Антон, полагаю, боится, что его оттеснят. Найдется тренер посолиднее. Лучше разбирающийся и в шахматах, и в околошахматной жизни.

Так-то оно так, уже закидывают удочку, но мне нужен тренер, которому я могу доверять. Это главное. Антону я доверяю. Но, конечно, это не отменяет требований смекалки, сноровки, расторопности, всякого рода знаний и прочих качеств тренера-оруженосца. Пусть учится, набирается опыта, заводит знакомства. Вот и сейчас он будет жить вместе с Орестом Аверкиным, участником турнира, шахматистом и шахматным тренером. Полагаю, через самое непродолжительное время у них начнется обмен опытом, «меняю фунты на рубли».

А пока мы вышли на вечернюю прогулку. Москва — город спокойный и безопасный, улица Горького — не какой-нибудь Бродвей. Ну, и два парня — это два парня. Антон крепкий даже с виду, с пяти шагов ясно — человек в армии делом занимался, а не картошку чистил. А я, что я… Я готов к труду и обороне, вот. Между прочим, без норм ГТО звание мастера не дают, так что я удачно весной на стадион «Динамо» зашел.

Прошли совсем немного — и пришли к Музею Революции. Только улицу перейти. Закрыт, конечно, по позднему времени. Нужно будет заглянуть.

— Ты так интересуешься революцией? — спросил Антон.

— Интересуюсь. И, кстати, до революции в этом доме был Аглицкий Клоб, в котором Александр Сергеевич Пушкин регулярно проигрывался в карты. Сто сорок лет назад Пушкин стоял на этом месте и думал, зайти, не зайти… А теперь здесь мы, и такого вопроса перед нами нет. Закрыто.

Мы ещё погуляли, и повернули назад, в гостиницу. Режим дня есть необходимое условие для успешного выступления в турнире, учит Михаил Ботвинник. Кто-кто, а он шахматное дело знает туго.

Антон пошел налаживать контакты с соседом по номеру, а я — в свой полулюкс. По пути посмотрел доску объявлений. Открытое письмо жены Кереса убрали. Моего ответа нет. Ну, и не нужно. Много чести для Марии Августовны.

В гостинице, кстати, участников не так и много. Во-первых, изрядная часть их москвичи, а у остальных есть в столице родные и близкие, у которых те и остановились.

Из-за дверей номеров слышна музыка. Программа «Время», девять часов. Не рано, но и не слишком поздно.

Гостиница большая, и, как во всякой порядочной гостинице, есть в ней холлы и даже салоны для того, чтобы проживающие могли собраться и культурно провести досуг. В таком вот салоне я даже пианино нашел. Не мешало бы настроить, ну, да чем богаты. Я подсел к инструменту и минут двадцать музицировал. Стараюсь при каждой возможности, чтобы не забыть, как это делается. Дома-то ждет любимый «Блютнер», но я-то не дома.

Играл я спокойную музыку, приличествующую времени. «Лунную сонату» Бетховена и «Колыбельную» Моцарта. А потом отравился в номер.

Телевизор не включал, опять по Ботвиннику. Тот считал, что загружать мозги посторонней информацией крайне вредно вообще, а во время турнира особенно. Нужно жить естественной жизнью, а что в телевизоре естественного, кроме деревянного корпуса?

Отжимания, дыхательные упражнения, душ и постель, и завтра я буду в отличной форме. Отчасти самовнушение, отчасти научное заключение.