Прекрасный Старый Мир

По здравому размышлению, ленту я одобрил. При том, и не из совсем дорогущих, но и не из дешёвых: узор тонкой золотой канителью, да мелкие, но яркие гранаты. Есении пойдёт, да и не сказать, чтобы несносно дорого. Да и не хотелось экономить, по совести если.

А за час до назначенного свидания заказал я столик да потребил чарку сорокоградусной — не пьянства ради, а лишь для выведения печёнки моей на режим активный. Ну а напудрив носик (на самом деле — нет, была мысля́, но пристальное зеркальное знакомство со шнобелем моим оставило последний без сего украшения), приватно потребил я масло растительное. Да и схоронил фляжку малую с оным. И от алкоголя поможет, не злоупотреблять если, да и от добавок в пище и питье, ежели будут. Не панацея, но всё ж лучше, чем ничего, заключил я, спускаясь в трапезную.

До срока время было, так что заказал я закуски лёгкой, вина грецкого, да сладостей местных, на меду. А в целом, назвать эту трапезную стоило ресторацией, ежели бы было слово сие употребимо в Полисах. Столики за завесами и перегородками ажурными, фонтанчик в центре журчащий, да даже гусляры наигрывали что-то приятственное негромко, скрипками пиликая, барабанчиками постукивая и сопелкой посапывая.

Чуть задержавшись, природе сообразно, явилась в трапезную Есения свет Даровна. Приоделась, прихорошилась, лепо, бес возьми, расплылся я в улыбке, поднимаясь ей навстречу.

Да и протянул, после того, как уселась девица за столик, венок подарочный. Девица сперва румянцем вспыхнула притворным, но с деталями ознакомившись, сменила на природный. Помялась, но венок на голову поместила, косу свою толстую вперёд перекинув. Да и в щёку меня легонько поцеловала, приятственно зело.

— Благодарствую вас за дар отрадный и щедрый, Ормонд Володимирович, — промолвила она.

— И вам я признателен, от всего сердца, что дар приняли, да ласку проявили, — ответствовал я.

И пошли посиделки, прерываясь на здравицы друг другу, закуски, да и беседу небезынтересную: сколь бы ни врала Есения про срок краткий в посольских, была она гораздо поболее меня в делах междуполисных подкована. Впрочем, и я надежду имею, что мордой в салат не ударил: пусть не по службе беседа шла, но вот в знаниях исторических (если не поддавалась, эго моё теша, что так же возможно) я Есению превосходил, да и мысли свои имел, не без учета памяти Олега, нужно признать.

Я, невзирая на хвост распушенный, гормон в голову стукающий, за округой следил. Да и лишь прочитанное мной наставление по “эфирному зрению” внимания немало отнимало. Практика была потребна, а так — слепили меня потоки эфирные. Как свои собственные, так и Есении, оказавшейся одарённой, что, впрочем, неудивительно.

А так, как есть — пару метров зрения, да и то, весьма разум напрягающего. Что хоть и тяжело было, но и впасть в расслабленность и похоть не давало. В полной мере, уточнил сам себе я, несколько расслабленный и похотливый.

Так, за трапезой и неспешной беседой, просидели мы в трапезной до девяти пополудни. За время это мне перепало пару поцелуев в щёку, да и руками мы не раз встречались, не отнимая. Собственно, поместив венок на голову, Евсения мои притязания приняла, был лишь вопрос сроков.

Коий в озвученный час и решился. Поднявшись из-за стола, протянул я руку, кою девица с пристойным смущением и приняла. Так что, напевая внутренне песенку из мира Олега, про то, что картуз ты, любушка, можешь и оставить, проследовал я с девицей в свой нумер. Где получил полноценный, глубокий поцелуй, после чего девица упорхнула в уборную.

А я, помотав головой, отгоняя любовный дурман, проанализировал свои мысли, действия и намеренья. И выходило всё пока и складно, и отрадно. Так что, постучал в уборную, протянул я в дверцу халат гостиный. И достойный вполне, и с намёком, вместе с халатом принятым. Сам же немного вина, фрукты и сладости на столике оставил, да и замотанную халатом, ещё раз поцеловавшую меня Есению, в уборной сменил.

А на входе осталось нам лишь завязки халатные распустить, да ласкам предаться. Признаться, к стыду своему, первый раз я извёргся не то, что до дела, а лишь от ласк и поцелуев. Впрочем, и неудивительно. Да и любовница мне попалась понимающая, пальчиками мне губы на попытку объясниться, да и совершившая ласки, как повторившие момент, так и приятные.

А после и взаимно приятно время провели, и тут я на воле уперся и заходов совершил, пусть с продыхом, раз пять. Довольно глупо, но все равно приятственно, да и девице по душе пришлось, хоть и вымоталась явно, думал я, почти закрыв глаза и размеренно дыша. Да и себя не совсем неумехой показал, да и Есения более чем приятна и взору, и чреслам.

И, не успел я порадоваться, что без подстав злокозненных обошлось, как послышался тихий голос Есении.

— Ормоша, — почти прошептала она.

А я напрягся мысленно, и, неимоверным усилием, не напрягся физически. Ибо не так будят. Так удостоверяются в том, а крепко ли спит спрашиваемый. Несколько повторений всё тем же тихим голосом и лёгкие прикосновения меня в подозрениях утвердили. Итак, посмотрим, что вам, Есения свет Даровна, от скромного меня понадобилось, мысленно откомментировал я, ровно посапывая.

Девица с ложа встала, обошла комнату по кругу, как я заметил, цепко в неё всматриваясь. Впрочем, обыска не учиняла, переместилась на ложе вновь, присела, на персону мою полюбовалась. Легонько улыбнулась, уж не знаю, с каким оттенком, взгляд сквозь ресницы детали не раскрыл. И… начала некое эфирное воздействие на меня. Что, при потере сознания или сне, прошу заметить, с одарённым работало, пусть и хуже, чем с простым человеком.

Ну уж нет, голубушка, вскинулся я, валя девицу на ложе, фиксируя вздёрнутую руку, и призывая эфирным телекинезом цербик, загодя с расчетом на возможный призыв положенный. Девица глаза округлила, пискнула, слёзками в и уголках блеснула. Однако ж, напряженный я почуял эфира колебание и фактически неощутимое касание холодного и острого.

— Что с тобой, Ормошенька? — захлопала ресницами девица. — Я лишь пробудить тебя тщилась, а ты аки зверь рыкающий накинулся. Али вновь любви алчешь? — и заелозила подо мной завлекательно, лицедейка.

— А хочу, — по здравому размышлению высказал я, откидывая цербик (дабы призвать мог), запечатывая уста поцелуем.

Нужно отметить, что пыряло, коим Есения “незаметно” грозила моей требухе, тотчас улетело вдаль. И начался, признаться, уже утомительный марафон упражнений любовных. Как я, к моменту расставания, в местах некоторых усталость и потертость чуял, так и любовница моя двигалась не вполне ловко, явно неудобье испытывая. Ну, всё равно ничего вышло, констатировал я, с широкой улыбкой вопрошая:

— Любушка моя, когда увижу тебя вновь? Ждать ли к вечёрку? — состроил я похотливо-умильную морду лица.