Дмитрий Карасюк - История свердловского рока 1961-1991 От «Эльмашевских Битлов» до «Смысловых галлюцинаций»

Первые рок-н-роллы, прозвучавшие на Урале в середине 1960-х годов, исполнялись, естественно, на языке оригинала, то есть по-английски. Многим хотелось понять, о чем рассказывают эти чарующие слух песни. Попытки перевода многих разочаровали — западные кумиры часто пели совсем не о том, что волновало их советских слушателей. «Когда мне перевели тексты «Led Zeppelin», меня чуть не стошнило. Там сплошные страдания по девушкам. А казалось, такие серьезные парни», — сокрушается Настя Полева. Музыкантам надо было искать свой собственный рок-язык.

Русскоязычные куплеты, сочиненные в Свердловске в конце 1960-х годов, были просты и наивны. Никаких литературных претензий к ним не предъявлялось, требовалось только, чтобы они ложились на несколько гитарных аккордов. В следующем десятилетии к текстам стали относиться более критично. Так как поэтов среди музыкантов наблюдалось немного, рокеры 1970-х сочиняли песни на опубликованные произведения классиков: Вильяма Шекспира, Арсения Тарковского, Джанни Родари. Однако готовая стихотворная форма сковывала музыкальную фантазию. Для полноценного творчества стихи и мелодии должны рождаться в одной голове, или поэт должен всегда находиться рядом, чтобы в любой момент изменить слово, строчку или целый куплет.

Когда летом 1980-го «Сонанс» решил перейти к песенной форме, сразу встал вопрос о текстах. Слова «Песни любви» сочинил сам Андрей Балашов, и этот опыт оказался удачным. У остальных музыкантов дела со стихосложением обстояли хуже. Требовался поэт…

На философском факультете университета у Аркадия Застырца была репутация стихотворца. Как-то в курилке к нему подошел незнакомый младшекурсник и предложил написать тексты для его рок-группы. Нового знакомого звали Игорь Скрипкарь, а группу — «Сонанс». Тексты Аркадия стали стихотворной основой для четырех из пяти композиций первого свердловского магнитофонного альбома «Шагреневая кожа». Да и к «Песне любви» он приложил руку, литературно обработав балашовские вирши.

Опыт сотрудничества с привлеченным поэтом оказался удачным, и музыканты не собирались искать других форм сочинительства. Когда происходил «раздел имущества» «Сонанса», Пантыкин на поэта претендовать не стал. Аркадий неожиданно для себя обнаружил, что он сотрудничает уже с другой группой: «Уж не знаю, что Саша выторговал себе взамен, но я без моего ведома, как галерный раб, достался «Треку». Мне самому сообщили об этом, как о свершившемся факте».

Застырец стал автором стихов всех песен «Трека». Правда, на вкладках к альбомам с распечатками текстов поэтом значится некто А. Куперин. «Своим псевдонимом я хотел подчеркнуть, что это не моя поэзия, что это не я. Я очень тогда любил французского композитора Франсуа Куперена и взял в качестве псевдонима русскую транскрипцию его фамилии. Вряд ли кто-то из слушателей и почитателей «Трека» понял эту игру слов».

Сам автор был, мягко говоря, не в восторге от собственной рок-поэзии. Писать ему приходилось только на «рыбу», причем англофонную, что сильно сковывало. О свободе его творчества в рамках «Трека» речи вообще не шло. Содержание и художественное воплощение каждой вещи определялись общим собранием. Если Аркадий отходил от навязанного направления, текст, каким бы хорошим он ни был, не принимали: «Я был вынужден с этим считаться, и, конечно, это шло не на пользу текстам. Все это мне не нравилось с самого начала, а потом и вовсе стало раздражать».

Но музыканты были вполне удовлетворены получавшимися плакатными строчками. Они даже пытались создавать Аркадию оптимальные условия для полноценной творческой работы. В апреле 1982 года перед концертом текст к одной из песен, которые «Трек» очень хотел исполнить, еще не был готов — все предложенные варианты музыкантами отвергались, а переделки их не устраивали. Застырец тогда уже преподавал, и времени у него просто не хватало. «Трековцы» нашли выход. Их светотехник Витя Шавруков, медик по образованию, поставил поэту какой-то укол, отчего возникли симптомы ОРЗ. Вызванный врач, ни в чем не усомнившись, выписал больничный. Аркадий погрузился в стихосложение: «Пойти на эту авантюру меня заставила их попытка написать текст самостоятельно. Я прочитал эту галиматью, и передо мной впервые встал вопрос репутации. Слушатели могли решить, что автор этого позорища — я. И мне пришлось, прибегнув к симуляции, все-таки сочинить устроивший всех вариант».

Аркадий Застырец не был полноценным членом «Трека» и в качестве приходящего автора выполнял только узкую поэтическую функцию. «Несколько раз я криком кричал: «Ребята, ну научитесь сами писать стихи на свою музыку, как все нормальные сонграйтеры!» Ответа не было. А так как я взвалил этот крест на себя, то был вынужден тащить его до самого «Кабинета» включительно».

Пантыкин, создавший «Урфин Джюс», тоже нуждался в стихах. Пробовал сочинять их самостоятельно, но сам назвал эти попытки графоманскими. Подобрал к мелодиям стихи Валерия Брюсова и бельгийского поэта Эмиля Верхарна — тоже получилось не фонтан. Когда Саша продемонстрировал свои наброски конкурентам из «Трека», Застырцу показалось это «так фальшиво, как если бы специально с разбегу стукнуться головой о стену, чтобы из носа пошла кровь».

Пантыкин и сам понимал, что ему до зарезу нужен текстовик. Спасение пришло в виде стеснительного очкастого юноши с пачкой текстов в руках. Звали гостя Илья Кормильцев. Его стихи сначала Саше очень не понравились, но с этим материалом уже можно было работать. С первых дней совместного творчества композитор и поэт очень сблизились: «Мы много говорили, и я чувствовал, что у нас с ним один уровень. Мы очень сильно отличались от других людей. Все они выглядели какими-то недоделанными, недоумками, которые ничего не могут, ничего не читают, ничего не слушают. Нам казалось, что мы — одни из немногих. Тех, кто мог нас понять, совсем мало. Такой у нас был снобистский подход».

Первые недели общения молодых соавторов прошли в творческих поисках: «Мне было важно видеть в лице поэта музыкального человека. Илья слушал очень много музыки, он знал ее энциклопедически. Мы с ним переводили английские тексты, анализировали их — это была настоящая лаборатория. Мы искали новую подачу русских слов, открывали способ, как уложить их в прокрустово ложе рока».

За первые месяцы 1981 года были сочинены, или хотя бы задуманы, почти все песни, которые «Урфин Джюс» записывал следующие три года. Их получилось так много, что потом соавторы только их отбирали. А еще куча текстов осталась неиспользованной.