Кассия Сен-Клер - Тайная жизнь цвета

В первые месяцы 1856 года эксперименты Перкина с каменноугольной смолой — доступным в избытке маслянистым побочным продуктом производства осветительного газа — принесли ему некоторое количество красноватого порошка, который после дальнейших экспериментов преобразовался не в бесцветный хинин, но в яркую пурпурную жидкость [417]. Большинство химиков просто выплеснули бы эти бесполезные помои. Но Перкин, который когда-то мечтал стать художником, окунул в мензурку с жидкостью кусок шелка и понял, что он создал краситель, устойчивый к свету и стирке. Почувствовав его коммерческие перспективы, он поначалу назвал его так же, как и тот эксклюзивный цвет, что добывали из моллюсков древние греки и византийцы ( см. здесь).

Вскоре, однако, он решил дать ему французское имя, mauve , в честь мальвы, чьи цветы имели похожую окраску [418].

Изобретение не принесло мгновенного успеха. Красильщики, привычные к работе с субстанциями естественного происхождения, с подозрением отнеслись к новомодному химикату. А еще он оказался довольно дорог в производстве. Из 100 фунтов каменного угля получалось лишь 10 унций смолы, которые, в свою очередь, давали только четверть унции мовеина [419]. К счастью для Перкина и для нас (без его настойчивости каменноугольную смолу, возможно, забросили бы до создания многих современных вещей и технологий, ставших уже привычными, — таких, как краски для волос, химиотерапия, сахарин и искусственный мускус), избалованная, экстравагантная жена Наполеона III, императрица Евгения решила, что «цвет мальвы» точно подходит к цвету ее глаз. Газета The Illustrated London News в 1857 году известила читателей, что самая модная в мире женщина предпочитает «пурпурный Перкина». Английская королева Виктория взяла это на заметку и на свадьбе своей дочери с принцем Фридрихом Вильгельмом в январе 1858 года была в «бархатном платье насыщенного цвета мальвы, украшенном тремя рядами кружев» с юбкой в тон — «из муара цвета мов с серебристым отливом, украшенной глубокими оборками из хонитонских кружев» [420]. К августу 1859 года «Панч» объявил, что Лондон находится «в тисках розовато-лиловой кори», а 21-летний Перкин стал богатым и уважаемым человеком [421].

Вскоре, однако, с мовеином произошла самая викторианская коллизия — он пришел в упадок. Сверхпотребление вкупе с продолжавшейся приверженностью старшего поколения к этому цвету быстро сделало его эвфемизмом для обозначения определенного типа стареющих леди. «Не доверяйте женщине, которая, не считаясь со своим возрастом, носит платья цвета mauve, — заявил Оскар Уайльд в „Портрете Дориана Грея“ в 1891 году. — Это, несомненно, женщина с прошлым».

Королева Елизавета II, вероятно, накрепко запомнив это клеймо, запретила цветы мальвы в декоративном оформлении дворца. Хотя более беззаботные личности не желают отказыватьсяот него. Нейл Мунро Роджер, английский модный кутюрье и сам записной франт, создатель брюк «капри», известный всем под своим детским именем Банни, сохранил свое увлечение цветом, который сам называл «климактерическим мовеином». Этот цвет стал частью его натуры настолько, что на Аметистовом балу, затеянном им в честь своего 70-летия, он был одет в mauve с головы (увенчанной перьями белой цапли) до пят (на которые были натянуты блестящие туфельки, подходящие разве что кошке).

Некоторые цвета в воображении людей выглядят гораздо ярче и значительнее, чем в реальности. Возьмем, например, гелиотроп — растение, чье имя состоит из двух греческих компонентов: helios — солнце и tropaios — поворачиваться (предполагается, что его пурпурные цветы поворачиваются к солнцу, следуя за его движением по небосводу). Цвет, в свою очередь, заимствовал имя у цветков. В реальности, однако, этот кустарник следует за солнцем не более, чем любое другое растение, и самое примечательное в Heliotropium — это его приятный аромат, напоминающий запах вишневого пирога. На его основе делали парфюмерный ингредиент в Древнем Египте и торговали им с Грецией и Римом [422].

Расцвет интереса к гелиотропу пришелся на конец XIX века, когда многие оттенки пурпурного находились на пике моды. Частично привлекательность гелиотропа объясняется его новизной. До появления мовеина Уильяма Перкина ( см. здесь) пурпур было очень трудно производить, при этом он сохранял имперский флер древней славы, поэтому, возможно, модникам и модницам Викторианской эпохи можно простить все более экстравагантные, а порой и откровенно аляповатые цветовые комбинации последующего десятилетия с участием гелиотропа. В 1880 году его носили вместе со светло-зеленым или абрикосовым; позже — с канареечно-желтым, эвкалиптово-зеленым, «антикварной бронзой» и переливчатым таусинным «павлиньим синим». «Слишком ярких цветов, похоже, не бывает, — отмечал один обозреватель. — Их комбинации порой даже пугают» [423].

На викторианском языке цветов гелиотроп часто обозначал преданность — поэтому он оставался одним из немногих, дозволенных женщинам, оплакивающим смерть любимых. Культ траура в XIX века достиг своего зенита, сформировав сложнейшую систему социальных правил и ограничений, регламентирующих каждый шаг. В особенности это касалось женщин. Разрешенные цвета и фасоны зависели от того, сколько месяцев или лет прошло после смерти родственника или монарха. Так, во время второго периода траура требовалось носить гелиотроп и другие мягкие тона пурпурного.

Вдовы, правила траура для которых были самыми жесткими, первые два года после смерти супруга проводили исключительно в матово-черных тонах; для более дальних родственников правила были помягче — приглушенные тона разрешались им с самого начала траура. После серьезной эпидемии гриппа, поразившей Англию зимой 1890 года, на следующий год вся страна оделась в черное, серое и гелиотроп [424].

Со временем этот цвет все же вытеснили из реальной общественной жизни, но зато его ждала изысканная и насыщенная литературная. Отрицательные персонажи часто одевались авторами именно в гелиотроп. Восхитительно аморальная антагонистка «Идеального мужа» Оскара Уайльда миссис Чивли впервые появляется перед читателем в гелиотропе и бриллиантах, а затем с головой бросается в невероятную авантюру, определяющую все лучшие сюжетные ходы пьесы [425]. Аллюзии на гелиотроп встречаются у Дж. К. Роулинг, Д. Г. Лоуренса, П. Г. Вудхауса, Джеймса Джойса и Джозефа Конрада. Само слово «гелиотроп» приятно произносить, оно наполняет рот подобно густому маслянистому соусу. Вдобавок к этому сам цвет старомоден, необычен и лишь немного бесстыден.