Юрий Тынянов - Поэтика

"Невтонов под стеклянной крышей в стекле реторт, колб, перегонных трубок - сам застеклился. Его застекленного вел через стеклянный полдень <...> стеклянный человек, неподвижный как реторта. У человека были стеклянные бутылочно-зеленые глаза <...>" В стеклянных ретортах... В стеклянных ретортах... В стеклянных ретортах... Так начинаются абзацы, так начинены фразы. И уж конечно везде, решительно везде: в Европе, в мире и в психологии - будет дуть "морской сквозняк" и идти дождь - потому что сквозняк дует и дождь идет в первой главе. От одного и того же сквозняка хворает тетка Амалия и гибнет Европа. Но если все, решительно все назвать стеклом, а потом все, решительно все - сквозняком, - то от этого пострадают только стекло и сквозняк - они потеряют значение.

И вы можете отчленить сколько угодно стекол и сколько угодно дождей и сквозняков - они разнимаются - словесное шимми от этого не прекратится.

Куски Пильняка катит стилистическая метель, шимми Лидина - образный сквознячок - каждый образ сквозным ветром дует через отведенную ему главу. Он может дуть на протяжении одной главы, и двух глав, и двадцати глав. Весь секрет в том, что это не главы, а рассказы и что "Морской сквозняк" - не повесть, а вытянувшаяся цитата из Бунина, взятая не у Бунина, а у Пильняка.

Цитировать, вообще говоря, - дело легкое: это доказывают "Мышиные будни", в которых Лидин цитирует уже не Бунина, а других. Получаются "куски" не только в конструкции - а и в стиле: одна книга одного стиля, другая другого. Стиль стало легко менять - его сносит ветром от одного писателя к другому.

13

С Пильняком мы докатились до границ литературы - стилистическая метель домела до края.

Еще два слова о нескольких книгах, тоже на краю литературы, только на другом. О мемуарах и письмах.

Вышли "Мои университеты" Горького 48. Вышли в Берлине "Сентиментальное путешествие" и "Zoo" ("Письма не о любви") Виктора Шкловского 49. У Горького были уже автобиографии. Его "Детство" напоминало другие "Детства", хотя его детство и не напоминало других детств. Это было как бы "Детство Багрова внука", вывернутое наизнанку. "В людях" - незаметно перешло в "биографию великих людей" Павленкова. Здесь было много морального о мерзости человеческой, много учительства. Новая книга Горького - свежее.

Недлинные рассказы написаны почти просто. Досадна только бумажная головная фантастика (в рассказе "О вреде философии"). От Павленкова остался в книге Короленко. Зато прекрасен рассказ "Сторож" и конец рассказа о первой любви.

Как бы то ни было, Горький вовремя пишет свои мемуары. Он - один из тех писателей, личность которых сама по себе - литературное явление; легенда, окружающая его личность, - это та же литература, но только ненаписанная, горьковский фольклор. Своими мемуарами Горький как бы реализует этот фольклор. Но он нов не там, где пишет канонические мемуары, - мемуары испытанная, старая жанровая форма и новой литературной вещи не дает, - а там, где разрывается этот старый замкнутый жанр. Горький это делает в напечатанных в "Беседе" микроскопических отрывках; без смазочного материала старого жанра эти отрывки необычайно живы; их отрывочность, мимолетность, как бы внелитературность делает эти записки тем жанром в прозе, которым в стихах - были "стихотворения на случай", Gelegenheitsgedichte 50.

14

"Zoo" Шкловского - вещь тоже "на границе".

Прежде всего, конечно, письма вовсе не производят впечатления частных писем - и в этом смысле они не примыкают ни к розановским письмам, ни к горьковским отрывкам, о которых сам Шкловский говорит в романе. Это литературные "письма" с литературными образами, идущими цепью, со многими линиями сюжета. Но в чем интерес книги, почему эта образная проза, которая была невозможна у Белого, возможна у Шкловского? Книга интересна тем, что на одном эмоциональном стержне сразу даны - и роман, и фельетон, и научное исследование. Материал фельетона и романа переплетается совершенно необычным образом с теорией литературы. Мы не привыкли читать роман, который в то же время является научным исследованием. Мы не привыкли к науке в "письмах о любви" и даже в "письмах не о любви". Наша культура построена на чопорном дифференцировании науки и искусства. Только в некоторых случаях наперечет - эти области соединялись в одно - так Гейне в своих "Reisebilder", в "Парижских письмах" - и в особенности в "Истории философии и литературы в Германии" - объединил газетную корреспонденцию, портреты, очень личные, и крупную соль научной мысли.

Этот роман - эмоциональный, не боящийся сентиментальности - данный на необычном материале - тоже "на грани".

15

- А что же дальше?

- Куда пойдет литература?

Но и "что же" и "литература" - совсем не такие простые понятия. Литература идет многими путями одновременно - и одновременно завязываются многие узлы. Она не поезд, который приходит на место назначения. Критик же не начальник станции. Много заказов было сделано русской литературе. Но заказывать ей бесполезно: ей закажут Индию, а она откроет Америку 51.

Т. РАЙНОВ.

"АЛЕКСАНДР АФАНАСЬЕВИЧ ПОТЕБНЯ"

Потебня - имя огромного значения как в области лингвистики, так и в области теории литературы. Новые течения в обеих областях не обходят его, а или отправляются от него 1 или так или иначе определяют свое к нему отношение 2. Поэтому - с одной стороны, очень своевременным было бы популярное изложение системы Потебни и отчетливый итог сделанного им в практической разработке лингвистики и теории литературы, - а с другой стороны, доказывать и утверждать его и без того бесспорное значение представляется лишним.

Автор же пошел как раз вторым путем. Его цель - "дать почувствовать огромную духовную индивидуальность Потебни" (стр. 6). При этом гениальность Потебни доказывается странными средствами: для этого вовсе, напр., не требуется доказывать сходство Потебни с Марксом (стр. 64-65), а также вовсе не нужно утверждать, что Потебня был гениальным поэтом. Иначе никак невозможно объяснить сличение перевода Потебни из "Одиссеи" с переводом Жуковского 3, полный разгром стиля Жуковского и сопоставление Потебни с Гомером (стр. 55-60). Кстати, приведенные гекзаметры Потебни никак в этом не убеждают. А ведь тогда как изложению всех основных идей Потебни отведено всего 25 страниц, - утверждению Потебни как поэта отведено 5.

Естественно, что основы учения Потебни изложены слишком обще, не связаны с конкретными его исследованиями, не освещены примерами. И даже в этих общих рамках изложение не полно. Так, не освещено и не названо понятие "внутренней формы" - основное для литературной теории Потебни.

Потебня Райнова - прежде всего философ, только затем уже лингвист и в микроскопической мере - теоретик литературы 4.