Юрий Лотман - Комментарий к роману А С Пушкина Евгений Онегин

Подобно тому как culotte и заправленные в сапоги панталоны, отличаясь в церемониальном отношении, в равной мере были одеждой русского дворянина, лексика русского языка не делала различия между этими видами одежды. И те, и другие назывались "штаны". Добавление "короткие" или "длинные" было факультативным. Приведем пример случая употребления слов "штаны" и "панталоны" как синонимов - эпиграмму на изменение одежды военных при Александре I:

Хотел издать Ликурговы законы,

И что же издал он? Лишь кант на панталоны!

Желали прав они - права им и даны:

Из узких сделаны широкие штаны

(Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX вв. Л., 1975, с. 825, 425).

Зато когда появилась мода на длинные панталоны навыпуск, они возбудили протест, как простонародная одежда. Русским названием, достаточно ясным в своей социальной определенности, сделалось для них не "штаны", а "портки".

Обычная одежда светского франта в конце 1810-х гг. состояла "в благоустроенном туалете, во фраках, в панталонах под высокие сапоги с кисточками, т. е. гусарские или, как назывались они по-французски, а la Souwaroff". Отчаянные франты "позволяли себе сапоги с желтыми отворотами" (Свербеев Д. Н. Записки, т. I. М., 1899, с. 265). Однако в 1819 г., т. е. именно во время действия первой главы EO, франты начали носить белые панталоны навыпуск, что казалось чудовищным неприличием - утверждением простонародных "портков" в качестве нормы светской одежды. Так, молодой Свербеев, появившись в это время на вечере у старухи Перекусихиной в "белых как снег" панталонах навыпуск, "которые более уже месяца принято было носить в первых петербургских домах", вызвал гнев хозяйки: "Я начал было робко объяснять историю нововведения белых панталон, она не дала мне договорить: "Не у меня только, не у меня! Ко мне, слава Богу, никто еще в портках не входит!" (там же, с. 266). Белые панталоны навыпуск именует портками и Вяземский: "Что слышно [...] о белых панталонах? - спрашивает он А. И. Тургенева [в 1821 г. это все еще новинка, и он заказывает их в Петербурге. - Ю. Л.]. [...] Я хлопочу о портках" (Остафьевский архив, т. II. СПб., 1899, с. 210). Известно высказывание Вяземского, также подчеркивающее, что панталоны в момент действия первой главы романа были новинкой и что высказывание об этом в EO имело остро злободневный характер: "В 18-м или 19-м году в числе многих революций в Европе совершилась революция и в мужском туалете. Были отменены короткие штаны при башмаках с пряжками, отменены и узкие в обтяжку панталоны с сапогами сверх панталонов; введены в употребление и законно утверждены либеральные широкие панталоны с гульфиком впереди, сверх сапог или при башмаках на бале. Эта благодетельная реформа в то время еще не доходила до Москвы. Приезжий NN первый явился в таких невыразимых на бал к М. И. Корсаковой. Офросимов, заметя это, подбежал к нему и сказал: "Что ты за штуку тут выкидываешь? Ведь тебя приглашали на бал танцевать, а не на мачту лазить; а ты вздумал нарядиться матросом" (Вяземский, Старая записная книжка, с. 152).

Жилеты, хотя и были известны в XVIII в. (гвардейские модники екатерининских времен нашивали по семи жилетов один поверх другого), но, как и фраки, подвергались гонению при Павле I. В дневнике кн. Дарьи (Доротеи) Ливен - родной сестры Бенкендорфа и многолетней подруги Гизо читаем: "Жилеты запрещены. Император говорил, что именно жилеты совершили французскую революцию. Когда какой-нибудь жилет встречают на улице, хозяина его препровождают в часть" (E. Daudet, Une vie d'ambassadrice au siиcle dernier. La princesse de Liиven. Paris, 1909, p. 27, оригинал по-фр.). В сезон 1819-1820 гг. в моде были жилеты, о которых хлопотал А. Тургенев, писавший в Варшаву Вяземскому: "Здесь никак нельзя достать черного полосатого бархата, из коего делают жилеты и какой ты мог видеть и у брата, а в Варшаве, сказывают, есть. Пришли мне на один жилет пощеголеватее" (Остафьевский архив, т. II. СПб., 1899, с. И). А получив, уведомлял с удовольствием: "Весь пост и здесь, и в Москве буду щеголять в твоих жилетах" (там же, с. 23).

Цвет фраков в 1819-1820 гг. еще не установился окончательно. Свербеев вспоминал: "...черных фраков и жилетов тогда еще нигде не носили, кроме придворного и семейного траура. Черный цвет как для мужчин, так и для дам, считался дурным предзнаменованием, фраки носили коричневые или зеленые и синие с светлыми пуговицами, - последние были в большом употреблении, панталоны и жилеты светлых цветов" (Свербеев Д. Н. Записки, т. I. M., 1899, с. 265). Черный цвет связывался с трауром. Еще в 1802 г. в "Письме из Парижа" говорилось о бале, на котором "мужчины, казалось, все пришли с похорон [...] ибо были в черных кафтанах" ("Вестник Европы", 1802, № 8, с. 355-356; ср. у Мюссе: "...во всех салонах Парижа - неслыханная вещь! мужчины и женщины разделились на две группы - одни в белом, как невесты, а другие в черном, как сироты, - смотрели друг на друга испытующим взглядом [...] черный костюм, который в наше время носят мужчины - это страшный символ" (Мюссе А. Исповедь сына века. Новеллы. Л., 1970, с. 24). Ощущение черных фраков как траурных сделало их романтическими и способствовало победе этого цвета уже в 1820-е гг.

Комментируемые стихи воспринимаются как ирония в адрес иноязычной лексики и европеизированного быта русского денди. Однако то, что П выделил курсивом "слов" (это подчеркиванье встречается уже в ранних черновых вариантах строфы), позволяет предположить, что здесь допустимо видеть и противоположную иронию в адрес шишковистского лексического ригоризма (ср. стихи В. Л. Пушкина: "И, бедный мыслями, печется о словах!" - или: "Нам нужны не слова - нам нужно просвещенье" - Поэты 1790-1810-х годов, I, с. 666).

Стих Слов на русском нет нельзя воспринимать как непосредственное выражение мнения П: ему, например, конечно, были известны строки И. И. Дмитриева из шуточного "Путешествия NN в Париж и Лондон, писанного за три дни до путешествия" (1803):

Какие фраки! панталоны!

Всему новейшие фасоны!

(Дмитриев, с. 350).

Комментируемый стих представляет собой указание на отсутствие этих слов в Словаре Академии Российской и, следовательно, на отсутствие их в языке, с точки зрения авторов словаря. Словарь Академии Российской (академический словарь) - 1-е изд. 1794 г., 2-е (в алфавитном порядке) в шести частях 1806- 1822 гг. - имел характер толкового нормативного и был ориентирован на лингвистический пуризм. Показательно, что слова эти вошли в "Новый словотолкователь, расположенный по алфавиту" Н. Яновского, часть I. СПб., 1803, стб. 781-782; часть III. СПб., стб. 196- 197, 1059). Словарь этот был толковым словарем иностранных слов. Это свидетельствует, что "панталоны", "фрак" и "жилет" ощущались в начале века как иностранные слова.

В первой публикации первой главы строфа имела примечание: "Нельзя не пожалеть, что наши писатели слишком редко справляются со словарем Российской Академии. Он останется вечным памятником попечительной воли Екатерины и просвещенного труда наследников Ломоносова, строгих и верных опекунов языка отечественного. Вот, что говорит Карамзин в своей речи: "Академия Российская ознаменовала самое начало бытия своего творением, важнейшим для языка, необходимым для авторов, необходимым для всякого, кто желает предлагать мысли с ясностию, кто желает понимать себя и других. Полный словарь, изданный Академиею, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев: наша, без сомнения счастливая, судьба, во всех отношениях, есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями. Италия, Франция, Англия, Германия славились уже многими великими писателями, еще не имея словаря: мы имели церковные, духовные книги; имели стихотворцев, писателей, но только одного истинно классического (Ломоносова), и представили систему языка, которая может равняться с знаменитыми творениями Академий Флорентинской и Парижской. Екатерина Великая... кто из нас и в самый цветущий век Александра I может произносить имя ее без глубокого чувства любви и благодарности?.. Екатерина, любя славу России, как собственную, и славу побед, и мирную славу разума, приняла сей счастливый плод трудов Академии с тем лестным благоволением, коим она умела награждать все достохвальное, и которое осталось для вас, милостивые государи, незабвенным, драгоценнейшим воспоминанием". Примеч. соч. (VI, 653-654). Для осмысления текста примечания необходимо учитывать, что в нем П сопровождает стихи, содержащие осуждение карамзинской лексики с позиций шишковизма, высокой оценкой шишковской Академии, данной в форме цитаты из речи Карамзина. Смысл цитаты также достаточно сложен: признавая заслуги пуристов, Карамзин не только положительно оценивает самый факт быстрых изменений в русской культуре (против чего резко выступал Шишков), но и широко использует слова типа "автор", "феномен", употребление которых означало отказ строить свою речь по нормам Словаря Академии Российской. Показательно и противоречие, с которым П в конце строфы утверждает, что он лишь "встарь" заглядывал в Академический Словарь, а в примечании сетует, что "наши писатели слишком редко справляются со словарем". Существенно, что если в других случаях П составлял примечания с позиции некоего вымышленного "издателя" - даже ссылаясь в третьем лице на мнение А[лександра] П[ушкина] (см. с. 118), то здесь он демонстративно снабдил текст примечания пометой, указывающей на единство авторства поэтического и прозаического текстов. Таким образом, П, касаясь остро дискуссионной темы, дает сложное переплетение разнонаправленных высказываний и оттенков мысли, ни одно из которых в отдельности не может быть отождествлено с его позицией.