Галина Белая - Дон Кихоты 20-х годов - Перевал и судьба его идей

С этого момента научные дискуссии полностью переросли в политические. [328]

"Политическая дискуссия, - верно заметил Мангейм - резко отличается по своему характеру от дискуссии научной. Ее цель - не только показать свою правоту, но и подорвать корни социального и интеллектуального существования своего оппонента. Поэтому политическая дискуссия глубже проникает в экзистенциальную основу мышления, чем те дискуссии, которые не выходят за рамки нескольких намеченных "точек зрения" и рассматривают только "теоретическую значимость" аргументов. В политическом конфликте, который с самого начала является рационализованной формой борьбы за социальное господство, удар направляется против социального статуса оппонента, его общественного престижа и уверенности в себе. Поэтому трудно решить, привела ли сублимация, замена прямого насилия и угнетения дискуссией действительно к фундаментальному улучшению человеческой жизни. Правда, физическое угнетение на первый взгляд как будто труднее переносить, однако воля к духовному уничтожению, которая во многих случаях заменила его, быть может, еще более непереносима"829.

Как это выглядит на деле, показала уже философская дискуссия о "меньшевиствующих идеалистах", направленная против А. М. Деборина и его "школы" (начало - 1929 год). Она не могла не поразить развязностью тона, грубостью полемических ходов, невежественностью и путаницей в терминах и понятиях. Слово "идеальный" оппоненты деборинцев приравнивали к слову "идеалистический", абстрактное мышление в философии квалифицировали как "формализм". В 1930 году, когда дискуссия с "меньшевиствующими идеалистами" последователями А. Деборина - была уже в разгаре, Деборин, пытаясь остановить начавшуюся вакханалию, утверждал:

"Я говорю, что т. Митин не знает, что такое формализм, ибо под формализмом он понимает любой логический анализ"830. Чувствуя приход мрачной силы, Деборин говорил: "Теперь нельзя будет написать ни одной теоретической статьи, - все это будет называться формализмом. Это страшная опасность, с которой нужно бороться"831. Но в Постановлении ЦК ВКП(б) от 25 января 1931 года [329] "О журнале "Под знаменем марксизма" линия на искоренение деборинцев была поддержана. М. Митин П. Юдин не скрывали, что они получили от Сталина поддержку и призыв к действию. Как сообщал тогда же журнал в беседе Сталина с бюро ячейки Института красной профессуры философии и естествознания, которая состоялась 29 декабря 1930 года, "была четко поставлена задача разворошения идеалистического хлама на философском фронте..."832. После этого дискуссия с Дебориным приобрела откровенно политический характер. "Образчик вредительской философии" - так называлось выступление П. Вышинского, после которого обвинение философов во "вредительстве", "маскировке", "контрреволюционности"833 стало обычным делом. Это было языком репрессий, переводом слов "меньшевиствующий идеализм" на другой уровень: "фашистские агенты", "враги народа", "двурушники" и т. п.834.

В 1937 году М. Митин, уже ничего не стесняясь, впрямую писал о том, что многие философы "скатились" на путь фашизма, стали "злейшими врагами советской власти и подручными японо-германских троцкистских агентов"835.

Вскоре пошла полоса раскаяний. Письма в газету писали философы836. От учеников требовали отречения - императивно советовали предать своих учителей837. Ученики начали отрекаться.

Так происходила ломка вековых этических принципов русской интеллигенции.

Проходя с героями этой книги их путь, мы пытаемся понять, что заставляло людей недоумевать, сопротивляться, потом каяться, а потом и сдаваться.

Но сдавались не все.

В 1929 году началась дискуссия в литературоведении. Ее "персонажами" стали проф. В. Ф. Переверзев и его ученики. [330]

Известный ученый, примкнувший к революционному движению еще до революции (в 1902 году), исключенный за это из университета, тогда же сосланный (1905 1911), Переверзев был одним из первых марксистов-филологов. Его дореволюционные книги о Ф. М. Достоевском (1912) и Н. В. Гоголе (1914) остались в истории литературоведения навсегда.

В 20-е годы В. Ф. Переверзев был широко известен как Профессор Московского университета, создавший свою методологическую школу (Г. Н. Поспелов, У. Р. Фохт, А. Т. Цейтлин, И. М. Беспалов, А. Зонин и др.). Он был социологом, плехановцем, но считал, что социологический подход к искусству должен быть переложен на язык поэтики.

Его система взглядов и метод интерпретации искусства были изложены им в многочисленных историко-литературных, а также теоретических статьях "Вопросы марксистского литературоведения" (1928), "Проблемы марксистского литературоведения" (1929) и др. В них он выдвинул ряд общеэстетических положений: тезис о происхождении искусства из игры; свое понимание образа; свое Представление о категории стиля и т. п. "Психоидеология" писателя выводилась Переверзевым непосредственно из экономического базиса. Поэтому, считал он, оценка образов автором есть момент субъективный и для суждения об идеологичности произведения - безразличный. Очевидно, что при таком подходе к литературе личность писателя как бы исключалась из литературного процесса.

Это и было поводом для его дискредитации. И хотя в работе Переверзева как историка литературы и социолога было много ценных сторон, не они в условиях конца 20-х годов стали предметом дискуссии. Научные идеи Переверзева были упрощены, искажены, деформированы.

Начавшись статьей Л. И. Тимофеева "К проблематике марксистского литературоведения"838 как научная дискуссия, полемика быстро превратилась в политическую кампанию, не имеющую ничего общего с наукой.

В начале 1929 года на московской конференции словесников с критикой В. Ф. Переверзева выступили А. В. Луначарский и П. И. Лебедев-Полянский. Осенью [331] 1929 года на пленуме правления РАПП в эту кампанию включились Л. Авербах и Ю. Либединский. В конце 1929 года началась дискуссия в Институте литературы, искусства и языка Комакадемии, открывшаяся докладом С. Щукина "Плеханов и Переверзев". Судя по всему, критика "переверзевщины" показалась инициаторам дискуссии слабой. После появления одергивающей статьи в "Правде" тон полемики резко изменился.

Из теории искусства как игры была выведена мысль о стремлении Переверзева освободить искусство от идей (в этом оппоненты ученого видели его близость к Ворон-скому); из мысли о зависимости искусства от "производственного процесса" ими делался вывод, что тем самым Переверзев обходит то воздействие, которое оказывает на искусство политика; из того же социологического преувеличения Переверзевым роли "производственного процесса" в искусстве делался вывод о том, что он якобы игнорирует классовую борьбу и т. п.