Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Искусство кино»

«— Ты видел „Маму“ Дениса Евстигнеева?

— Галину-то Волчек? Кто же ее не видел…»

Если про фильм рассказывают анекдоты, это в принципе успех. Правда, и название располагает. Традиция надрывных или, напротив, кощунственных высказываний на тему матери в русской культуре широка и глубока. Я сам видел афишу репертуара «Иллюзиона», где было написано: «Мать», а рядом неведомой рукой приписано: «твою за ногу». Кавээновская шутка о том, что наконец-то в перестроечное время нам стал доступен полный текст и полное название романа Горького «Мать», была у всех на устах. Мать — святое для всех патриотов и уголовников, чья мораль, впрочем, тождественна по многим параметрам. Мать — это Родина, и наоборот. Наконец, вся русская история выглядит бесконечным, беспрерывным хождением к «той» матери. Непонятно только, кто нас послал. Соблазн сделать именно сусальное, уголовно-патриотическое кино, безусловно, был. Особенно если учесть, что в наше время вкус изменяет даже умным. Но Евстигнеев — очень умный. Интуиция отца в нем сочетается с волей матери, а еще срабатывает жесткое конструктивное мышление деда — главы советской операторской школы Бориса Волчека. И оттого самого страшного не произошло. «Мама», в отличие от «Сочинения ко Дню Победы» и «Ворошиловского стрелка», не стала квазипатриотическим фильмом. И нет в ней снисходительно-умилительной интонации в разговоре о старшем поколении: «Вы ж наши хорошие! Вы ж наши корни! Мы ж к вам припадаем!» Более того: в «Маме» точно, даже безжалостно угаданы некоторые вещи, принципиально новые для нашего кино и даже для общественного сознания. Но фильм постигла неудача, о чем сейчас можно говорить вполне твердо, — он не понравился не только критике, но и зрителю. Сужу по отзывам тех, кто смотрел картину в первые две недели ее проката. Среди моих знакомых преобладает техническая интеллигенция, а также бюджетники. Они, по-моему, и есть народ. Народу не нравится. Но это неудача скорее профессиональная, нежели мировоззренческая, неудача значимая и по-своему благородная, вызывающая горячее сочувствие. После нее начинаешь уважать Евстигнеева больше, чем после «Лимиты» — его режиссерского дебюта, принесшего славу Владимиру Машкову.

Почему фильм, на мой взгляд, не состоялся? И мог ли состояться вообще? Мог. Главная проблема современного художника — катастрофическое незнание жизни: общество расслоилось, каждый вращается на своей орбите. Сказка сказкой, но и в самой условной истории должны быть какие-то свои законы. Между тем сценарист Ариф Алиев (полагаю, львиная доля фабульных ляпов должна быть все-таки отнесена на его счет, особенно если судить по прологу, на живую нитку пришитому к сценарию в видах превращения его в роман) смешал газетно-актуальные реалии с совершенно невероятными допущениями. Что говорить, наша жизнь очень эклектична, но не все же в ней возможно!

Напротив — любому, кто здесь и сейчас пытается что-то сделать, приходится преодолевать тысячи препон, которые не снились советскому бюрократизму. И потому совершенно непонятно, к примеру, каким образом сохранилась в неприкосновенности квартира «Веселой семейки». И откуда у шахтера, вынужденного с голодухи питаться цирковой зеброй, деньги на немедленный отъезд в Москву. И что это за подводная лодка, всплывающая в пятидесяти метрах от берега. И как персонажи умудрились с одним паспортом на всех купить билеты, продать квартиру, легально посетить спецпсихушку etc. И уж совсем ни на что не похожа история про охранников, взявших деньги за освобождение отца семейства и тут же пристреливших его. Любой охранник, который позволил бы себе подобное, был бы на следующий день уничтожен или заключенными, или жителями находящегося рядом поселка, где эти охранники живут и где остановилась Мама. Не приходится сомневаться, что история о том, как двое охранников пристрелили отца семерых детей, уже взяв деньги за его побег да еще искалечив старшего сына, стала бы известна в лагере каждому, и жить такому охраннику оставалось бы от силы час, чего он не может не знать. Тем более что дело происходит уже не при Сталине. Но с хронологией придется разбираться отдельно.

В 45-м Маме лет шестнадцать, она почти ровесница Нонны Мордюковой. Когда арестован отец, старшему сыну, Ленчику, пятнадцать, следовательно, дело происходит в 1962–1964 годы. Это подтверждается и видом отца, которому в эпизоде его гибели от силы сорок пять, а в начале картины уж никак не меньше двадцати пяти — он возвращается с войны бывалым солдатом и не выглядит юнцом. Карьера «Веселой семейки» — ансамбля, созданного Мамой, — начинается, стало быть, во второй половине 60-х, после переезда всего семейства в Москву. (Тоже, кстати, абсолютно надуманный и необъяснимый ход: неужели женщина без копейки денег, с семью сыновьями, один из которых парализован, а другой — грудничок, поехала бы в Москву, а не вернулась в родную Шую, где хоть и продан дом, но есть односельчане, есть помощь? Какое бешеное честолюбие удержало бы ее от возвращения? Или важно было подчеркнуть, что в ее метаниях вообще нет логики?) Если основное действие, судя по реалиям, происходит сегодня, стало быть, захват самолета происходил в 1982–1983 годы (с тех пор прошло пятнадцать лет). Значит, семейка, не взрослея, плясала по городам и весям с 1967 по 1982 год, и слава ее была еще прочна, иначе стюардесса не стала бы поздравлять пассажиров с такими попутчиками; к тому же в самолете девочка-пассажирка крутит кубик Рубика, появившийся в 1981 году, и младший в семейке ей помогает. Значит, мальчик родился никак не позже 1972 года, когда отец уже лет десять как покоился в мерзлоте, а Ленчику было двадцать два.

Остаются три объяснения. Первое: мама и папа героически предохранялись с 1945 по 1955 год, после чего внезапно разродились гроздью отпрысков. Знающему уровень сексуальной культуры в сибирской деревне в середине века в это верится с трудом. Если же до Ленчика было еще несколько умерших детей, об этом стоило хоть упомянуть. Второе: папа был не один, и последний ребенок родился уже после гибели основного, так сказать, отца. Это предположение опровергается тем, что выкупать папу приехали все семеро, включая младшенького (тот факт, что все вместе явились за отцом ночью, в пургу, еще и с грудным младенцем на руках, можно худо-бедно списать на странности русской души). Третье: мама и папа встретились значительно позже, где-нибудь в начале 50-х, но Евстигнееву очень нужна была для пролога сцена возвращения фронтовиков с войны — сцена, явно отсылающая к мощной советской традиции, в том числе и к «Белорусскому вокзалу», и на фоне высших достижений этой традиции совершенно фальшивая. Иначе, воля ваша, не получается никак.