Казимир Малевич - Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность

Последнее слово припомнило мне, что вся Культура его в сознании представляет борьбу за существование. Какая странная Культура! Она может быть только в человеке, ибо ничто в природе не борется, так как ничто ничего не может побороть, превозмочь. Смена внешней формы и разрушение последней не разрушает рода в его существе. Так все остроумно построено в природе, что ничто разрушить нельзя, видимое разрушение человека совсем не разрушает его существа.

Некогда люди думали, что сожжение какого-либо «еретика» означает полную победу, и доказательство его ереси сожжено; но оказывается, что следующее поколение эту же ересь поставило во главу угла, ибо ересь ни в ком, как <���только> во всем существовала, она осталась не сожженной.

Итак, ничего нельзя разрушить и ничего создать, как бы человек ни стремился к разрушению, он только разрушит внешнее, но никогда существо и свойство. И то, что он считает созданием — простое состояние существа и свойства во внешнем; разрушение и создание — два действия, оперирующих с внешними формами. Отсюда все усилия к победам остаются беспредметными.

49. Знание — это полнота сознания. Знания не может быть иначе, как только тогда, когда узнан объект, познаны его причины в целом. Возможно ли доказать существование целого? Возможно ли доказать, что известный объект состоит из определенных целых и что составное целое возможно тоже познать в целом или частичном? Существует ли элемент в действительности или же это только воображаемое изъятие? Если воображаемое 84 , тогда всё воображаемое, и то, что называем действительностью, — просто воображение. На самом деле не существует ни березы, ни камня, ни воды, это просто воображаемая условность, и живописец, написавший в своем холсте пейзаж, наглядно доказал, что действительности не существует, — березы в его картине нет, как нет и в действительности.

Возможно ли существование целого? По моему предположению, в первых страницах моей записки целого не нахожу, и потому знать ничего нельзя. Все же усилия или средства, через которые собираются всё знать, познать, исследовать, разумнить, обосновать, построить науку, — составляют Культуру безумия. И если то, что разумеем человеком, а разумеем <���его> в последней Культуре, — <���то> разумеем разумное существо, действия его находим разумными и нормальным здравым смыслом. Но стоит только посмотреть за борт земного шара, взглянуть в бесконечность мрака, в котором бегут в вихре неисчислимые солнца, как сейчас же покажется <���то>, с чем имеешь дело. Видишь, что тебя схватила сила безумия другого порядка, и ты бессилен вырваться из ее цепких рук неумного осла. Ум твой, разум твой в панике закорчится в ужасе бессилия, в силе безумия.

И потому только человек покоен в разуме своем, смел и горд, заносчив, похваляется победить охватившее его безумие и бессмыслие, что никогда по-настоящему не заглянул за борт безумия, никогда не взглянул в расстояния мерцающих светил, никогда себе не представил те сотни тысяч миллионов бесконечных лет движения земного безумного шара, который ни к чему еще нас не доставил и не приблизил ни к одной звезде, — как будто никуда ничто не движется, как будто во мраке светящие солнца стоят недвижимы, как остолбеневшего безумия глаза.

Итак, Разум хочет построить свой здравый смысл и цель на фундаменте безумия, или обратить его в разум. Не будет ли в этом разуме тот же признак безумия, ибо кто же подпишет договор с безумным и обеспечит себя? Подписать разумный договор с Вселенной или строить что-либо на ее основании значит быть самому безумным, не быть уверенным в том, что вдруг этот безумный не устоит и помчится и распылится, как свет во мраке, и разум твой исчезнет там, где скроются его лучи.

Итак, нельзя строить ничего разумного на безумном, и то, что творит человек в своем производстве, есть что-либо одно — или все безумие, или все разум.

Все мое творчество имеет дело с разумом, либо безумием. Если человек ставит себе задание преодолевать, победи<���ть> даже, то думаю, что задание безумным будет, и сознание, видящее только в этой борьбе преодолений жизнь, — безумно. Уподобляется тому безумному человеку, выпущенному на волю, который может причинить себе вред, погибнуть, <���он> также причинит несчастье другому, перед ним возникнет масса препятствий, которые ему причинят ранения и гибель. Не тому ли безумному уподобляется человек, вечно стремящийся к преодолениям, и не так ли ранит, самобичует, избивает себя в воображаемой борьбе за существование или вообще преодолениях? Если он это делает, то делает по той же причине, что и все в доме умалишенных.

Вселенная в своем движении ничего не преодолевает, у ней нет препятствий, <���она> не может разбиться, и в этом ее счастье, а несчастье человека <���в том,> что его все представления и живые опыты разбиваются.

Природа ни с кем не борется и оттого не ранит себя. Из возраста в возраст, бесконечно, вечно и с кольца в кольцо вихревых вращений движется как торжество, свободное от ума, разума, смысла, цели, задач, познавании, преодолений и борьбы завоеваний; живет в торжестве огней, иллюминируя свое бессмысленное движение в нескончаемом мраке. Природа вселенная изготовила свои производства, зажгла и бросила в бесконечность.

Человек же не может еще бросить свои производства туда, чтобы быть равным ей. Но знает ли он действительный смысл того, что должно быть под видом его производства? Что это — технические харчевые удобства благ или же это всё технические усилия достигнуть борта земного движения и броситься с него в мрак бесконечности? Движется ли аэроплан к борту или же он просто хозяйственная необходимость? Пусть разгадает и твердо решит, для чего аэроплан существует и из каких причин возник, какие таит в себе мысли эта опасная игрушка для влюбленного в пшеничные поля и кусты сирени человека, собирающегося устроить уютный участок «блага и довольствия», «братства и любви». С этой точки 85 измерений измеряет блага и радости так наивно, ждет восхода луны, связуя свое благо с ней и сиреневым кустом.

Весь человеческий путь и занят тем, чтобы так себя построить, чтобы блага достигнуть. Так строится человек. Все время учится маршировать, просто ходить, надевать разные костюмы, разные отличия, разные достоинства; поет разные гимны, потрясает воздух специально устроенными орудиями; наконец, разбивает себе череп, распарывает живот; строит заводы, ломает их, строит мосты, дороги, потом также ломает их.

С удивительной логикой строит одно и сейчас же изобретает разрушительные орудия. Проделывает он этот логический маскарад все время своего существования, но в конце концов остается один маскарад; отыскивает всевозможные причины, хочет отыскать свое настоящее лицо, в котором обретет благо свое. Но оказывается, что снять, содрать маски с лица своего не может и добраться до своего человеческого лица не может, ибо весь он состоит из масок, всё папье-маше, всюду парик, а лица нет. В лице своем ищет блага, а не знает того, что лицо и есть маска; и маска была, есть и будет, и того лица, которое ему кажется скрытым под маской, нет. Но продолжает маскарад, одевает все новые и новые маски, одна одной страшнее, одна другой логичнее, а музыки блага нет и нет.