Роланд Пенроуз - Пикассо

Сабартес, который в свое время стремился развеять миф о баскском происхождении художника по отцовской линии и итальянских корнях его со стороны матери, установил, что семейные нити ведут в Африку. Он настаивает на достоверности своего предположения, приводя в качестве довода ощущаемое самим Пикассо родство с кочевниками и цыганами. В хронике короля Педро, сына короля Альфонсо Кастильского, берущей начало в 1591 году, рассказывается о битве, произошедшей в 1339 году между Гонсало Мартинесом де Овейдо, командовавшим армией короля Андалусии, и принцем Пикассо, сыном короля мавров Альбуасемы, который прибыл в Испанию во главе десятитысячного войска рыцарей. Принц потерпел поражение: его войско было разбито, а сам он погиб в сражении.

Поскольку личность Пикассо оригинальна и уникальна, совершенно очевидно, что исследователи пытаются отыскать источники, оказавшие влияние на формирование его характера. Испанцы во многом обязаны своим темпераментом цыганам и маврам. Кастильский поэт и друг юности художника Рамон Гомес де ла Серна как-то писал: «Среди великих цыган в искусстве Пикассо — истый цыган». Конечно, эти слова следует понимать фигурально, но безусловным остается родство между свободолюбием, непосредственностью и живым умом цыган и неукротимым стремлением к независимости, возвышенностью духа и мудростью великого художника.

Встреча Хосе Руиса Бласко и Марии Пикассо Лопес не была случайной. В течение многих лет семья Пикассо проживала на площади Мерсед, в то время как Хосе вместе со старшим братом, каноником Пабло, поселился неподалеку, на улице Гранада. Настало время, и все десять братьев и сестер единодушно решили, что Хосе пора жениться; не только потому, что в этой семье ни у кого еще не было мальчика-наследника, но и потому, что они хотели, чтобы их брат остепенился, отказался от весьма сомнительной карьеры художника и перестал полагаться на щедрость своего обеспеченного старшего брата. Каноник, несмотря на его терпимость, также считал, что «период юношеских исканий», к которым брата влек его неустойчивый характер, слишком затянулся. Выбрав подходящую девушку, к которой, как они знали, он питал добрые чувства, они настойчиво уговаривали его сделать ей предложение. Но Хосе не желал поступать так, как того хотели его братья и сестры, и после некоторой интригующей заминки неожиданно решил жениться не на девушке, которую ему прочили в жены, а на кузине, с которой он встретился в гостях у нареченной и которая носила ту же фамилию — Пикассо. Но тут неожиданно умер брат Пабло. И потому лишь спустя два года, в 1880 году, Хосе Руис Бласко и Мария Пикассо Лопес сочетались браком.

Осенью следующего года у них родился сын. Во время церемонии крещения, состоявшейся в близлежащей церкви «Сантьяго», он получил имя Пабло Диего Хосе Франциско де Паула Хуан Непомусено Мария де лос Ремедиос Сиприано де ла Сантисима Тринидад. Сабартес поясняет, что в Малаге существовал обычай давать ребенку при крещении множество имен, и указывает нити, ведущие к каждому имени, присвоенному будущему художнику. Но только одно имя — Пабло — осталось для потомков, оно было дано в память дяди, скончавшегося незадолго до появления мальчика на свет.

Квартира, куда переехал дон Хосе Руис Бласко со своей молодой супругой, находилась в белом доме с фасадом, выходившим на восточную сторону площади Мерсед. Мать будущего художника, маленькое хрупкое создание, живая и остроумная, с черными глазами и иссиня-черными волосами андалуски, являла собой разительный контраст мужу, высокому худому живописцу, которого за его рыжеватые волосы и подчеркнутую сдержанность друзья прозвали «англичанином». Эта кличка пристала к нему еще и потому, что он тяготел к английским манерам и вкусам, и особенно к английской мебели. Свидетельством этого служили сохранявшиеся у Пикассо в Мужене вплоть до конца его жизни два стула, которые его отец приобрел в Гибралтаре.

Следующий дом, в который переселились Пикассо, стоял на месте старого монастыря Святой Девы Марии. Он был сооружен доном Антонио Кампосом Гарвином, носившим титул маркиза Игнатийского. Маркиз проживал на той же площади и принимал в своем доме поэтов, художников и музыкантов, которыми славилась в то время Малага. Отличавшийся щедростью и снисходительностью, Гарвин собирал коллекцию картин своих друзей-художников, принимая их в качестве оплаты за снимаемые у него помещения в периоды переживаемых ими трудностей. Дон Хосе неоднократно выражал признательность хозяину дома за проявляемую им щедрость и понимание. Жизнь не баловала дона Хосе. Заботы о незамужних сестрах и теще, а также появление на свет первенца заставили его поступить на государственную службу, чтобы пополнить заработок художника.

Он променял свою свободу на пост в Школе изящных искусств и ремесел в «Сан-Тельмо». Кроме того, он исполнял обязанности куратора в местном музее, расположенном в здании муниципалитета. Эти должности обеспечили бы ему достаточный доход для содержания семьи до конца дней, если бы не политические интриги в муниципалитете, которые через два года стоили ему должности куратора. Однако, понимая переменчивый характер политической жизни, он безвозмездно продолжал исполнять обязанности куратора до тех пор, пока маятник жизни снова не качнулся в его сторону — его восстановили в должности.

Рождение Пабло внесло большую радость в жизнь семьи Пикассо. Новорожденный был первым мальчиком у одиннадцати отпрысков дона Диего Руиса Альмогеры, и потому его рождение олицетворяло торжество над, как им казалось, тяготевшим над семьей роком. Появление на свет маленького Пабло вселяло радость еще и в силу драматических обстоятельств при его рождении: ошибка акушерки чуть не стоила ему жизни. Ребенок показался ей мертворожденным, и она оставила его на столе, чтобы уделить все свое внимание матери. Лишь благодаря присутствию при родах дядюшки — дона Сальвадора, который сам был врачом, малыша удалось спасти. Эти часто пересказываемые Пикассо обстоятельства его рождения, когда смерть стояла у колыбели, на всю жизнь оставили глубокий след в душе художника.

…Однажды вечером в середине декабря, три года спустя после рождения Пабло, жители Малаги почувствовали сильный подземный толчок. Дон Хосе, который сидел с друзьями в доме аптекаря, прервав беседу, бросился домой. Он мгновенно принял решение перевезти семью к своему другу, в жилище, подпираемое, как он наивно полагал, скалой Гибралтара, и оттого, по его мнению, куда более надежное, чем его квартира на втором этаже. Пятьдесят лет спустя Пикассо делился с Сабартесом своими воспоминаниями об этом вечере: «На матери был платок, которого я никогда не видел до этого. Отец сорвал с вешалки пальто, набросил его на плечи, схватил меня на руки и закрыл полами пальто, оставив снаружи лишь голову». Путь их был недалек: дом художника и близкого друга Антонио Муньоса Деграина находился буквально в двух шагах. Оказавшись под крышей дома друга, мать Пикассо разродилась вторым ребенком, дочерью по имени Лола.