Лев Анисов - Александр Иванов

30 июля 1846 года П. А. Плетневу послана была первая тетрадь книги, с просьбой заняться ее печатанием.

16 октября 1846 года выслана в Петербург пятая, заключительная тетрадь.

В конце ноября, минуя Геную, Флоренцию и Рим, Н. В. Гоголь приехал в Неаполь, где намеревался провести зиму. Здоровье поправилось. На душе было покойно и светло.

Он остановился у графини Софьи Петровны Апраксиной, сестры ближайшего ему человека графа Александра Петровича Толстого, приготовившей для него квартиру в своем доме.

Все складывалось прекрасно. Гоголь был уверен, что «стал на верхушке своего развития» и видит здраво вещи. Предполагалось, что книга многих направит на путь истинный. А «небольшой щелчок», который он имел в виду дать каждому из восточных, западных и «неутральных», считал нужным, так как испытал надобность его на собственной своей коже.

Но «щелчок» вышел грубо-неловок и оскорбителен.

С. Т. Аксаков направил в последних числах ноября 1846 года Плетневу требование не выпускать новой книги Гоголя, ибо все это, по его мнению, с начала до конца чушь, дичь и нелепость, и если будет обнародовано, сделает Гоголя посмешищем всей России.

Самому же Н. В. Гоголю он написал 9 декабря:

«Уже давно начало не нравиться мне ваше религиозное направление. Не потому, что я, будучи плохим христианином, плохо понимал и оттого боялся, но потому, что проявление христианского смирения казалось мне проявлением духовной гордости вашей… Опасения мои возобновились с новой силой. Каждое письмо подтверждало их. Вместо прежних дружеских, теплых излияний начали появляться наставления проповедника, таинственные, иногда пророческие, всегда холодные и, что всего хуже, полные гордыни в рубище смирения…»

И по выходу книги — 27 января 1847 года:

«Друг мой! Если вы желали произвести шум, желали, чтоб высказались и хвалители и порицатели ваши, которые отчасти теперь переменились местами, то вы вполне достигли своей цели…

…вы искренно подумали, что призвание ваше состоит в возвещении людям высоких нравственных истин в форме рассуждений и поучений, которых образчик содержится в вашей книге… Вы грубо и жалко ошиблись. Вы совершенно сбились, запутались, противоречите сами себе беспрестанно и, думая служить небу и человечеству, — оскорбляете и Бога и человека…»

И в этом же письме вновь слова о дьявольской гордости, которую Гоголь принимает за христианское смирение.

Дошли до Н. В. Гоголя и слова М. П. Погодина, который собирался сказать ему:

— Христос учит нас, получив оплеуху в одну ланиту, подставлять со смирением другую; но где же он учит давать оплеухи?

— Возвратиться в Россию тебе пора, — посоветует Н. В. Гоголю С. П. Шевырев. — Что ни говори, а жить в чужом народе и в чужой земле — вбираешь в себя чужую жизнь, чужой дух, чужие мысли. Вот это заметили многие и в твоих религиозных убеждениях и действиях. Мне кажется тоже, что ты слишком вводишь личное начало в религию и в этом увлекаешься тем, что тебя окружает. Римское католичество ведет к тому, что человек не Бога начинает любить, а себя в Боге. В тебе есть самообожание.

Сдержанно воспримет «Переписку» настоятель Троице-Сергиевой пустыни близ Петербурга архимандрит Игнатий (Брянчанинов): «…она издает из себя и свет и тьму».

Впрочем, были и другие мнения. Оптинский иеромонах Климент (Зедергольм) признается Льву Кавелину, послушнику Оптиной пустыни, ставшему впоследствии архимандритом Леонидом, что гоголевская «Переписка» стала некогда началом его пути к Православию. Плетнев же назовет книгу «началом собственно русской литературы».

Надо ли говорить, в каком душевном смятении, может быть даже раздражении, мог пребывать Н. В. Гоголь в ту пору, когда пришло письмо от А. Иванова.

Писатель, казалось, был задет за живое.

Он предполагал своим письмом об Иванове, которое было включено в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», побудить общество, а главное, власть имущих помочь материально художнику и вместе с тем оградить его от Л. И. Киля. Он был уверен в успехе дела. Да и как быть не уверенным, если он полагал, что «Переписка» произведет давно желанный им переворот в обществе. А тут, в письме А. Иванова, он увидел недоверие к своим силам, неверие даже в то, что по его ходатайству в художнике примут участие.

А. Иванов, прочитав письмо Гоголя, ужасно расстроился.

Ф. В. Чижову, который был у него в это время, он сказал: «Нам гораздо лучше все оставить до личного свидания».

О прочитанном не сказал ни слова.

«Не знаю, что вы писали к нему, — сообщал Ф. В. Чижов Н. В. Гоголю, — а знаю только то, что… гораздо важнее, как мне кажется, надобно действовать успокаивающими средствами. Вам более, я думаю, чем кому-либо, знакомо то, как тяжело и как дорого нам достается уединение…»

Ф. В. Чижов в тот год опубликовал большую статью о художнике в «Московском Литературном и ученом Сборнике» и организовал в Москве подписку в пользу друга.

Через неделю А. Иванову пришло письмо от Н. В. Гоголя, не менее резкое, чем предыдущее.

«Верно, вы не молитесь или дурно молитесь. Если бы вы молились так, как следует, письмо мое принесло бы вам радость, а не огорчение. Кто Богу молится, тот все к нему приходящее приемлет, как приходящее от Самого Бога, и во всех словах, к нему обращенных, ищет указанья Божия и находит его. Кто Богу молится, тот не только не опечалится от жестких слов и упреков, которыми бы стали осыпать его, но еще ищет их… А вы не проникнули даже в смысл письма, в простое содержание, доступное всякому простому человеку, потому что видите все вещи так, как представляют их вам распаленные глаза ваши, а не так, как они есть действительно…»

— Неопытность моя в обращении с людьми срамит меня на каждом шагу, — скажет художник Ф. В. Чижову.

Картины никому, даже Ф. В. Чижову, теперь не показывал.

Затворившись, Иванов продолжал заносить в тетради, озаглавленные «Выписки из Библии, относящиеся к чувствам в моей картине», выписки из Исхода, Первой и Второй Книги Царств, Пророков и Евангелия. Сюда же относилась и тетрадка с выписками о Мессии.

Одна из записей: «Христос говорит в Вечерю Тайную, что можно еще более Его сделать. — т. е. распространить по всему свету чистый свет Его учения, ибо Он, отходя от света сего, оставил Свое откровение в умах многих евреев».

Отметим, в те годы в заметке «О Божестве» он резко выступил против «очеловечивания» Бога.

Те, кто стараются «идею облечь в видимость… — необразованные и слабые умы». Они, «видя в человеке совершенство создания Божия, Самого Бога делают человеком, обрисовывая Его всеми идеалами последнего» [105] Лотман Ю. М. Истоки «толстовского направления» в русской литературе 1830 годов. Труды по русской и славянской филологии. 1962, вып. 119. Т. 5. С. 65. .