Стюарт Исакофф - Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками

Легкость, с которой композитор бродил пальцами по клавиатуре, объяснялась также некоторыми техническими новшествами тех времен: в частности, так называемой двойной репетицией, придуманной в 1821 году конструктором инструментов Себастьяном Эраром [63] Смысл нововведения состоял в том, что клавишу теперь можно было нажать повторно (и получить в полном объеме соответствующий ей звук), не дожидаясь, пока после первого нажатия она сама собой придет в исходное положение. . Это было все равно что в старой колымаге заменить тормозной механизм и вмонтировать гидроусилитель руля, чтобы он мгновенно реагировал на любое движение рук. Впрочем, на самом деле Шопен к эраровским фортепиано относился сдержанно, находя их «уж слишком упрямыми»: «Ты по ним бьешь, колотишь, а звук никак не меняется». Он предпочитал более естественное звучание фортепиано Плейеля «с его приглушенной, посеребренной звучностью и чуткостью к прикосновению».

Некоторых современников смущала шопеновская ритмика. Целый ряд его композиций, например полонезы и мазурки, основывались на польских народных танцах, и сам композитор на родине, в Варшаве, слыл неплохим танцором. Но, даже играя пьесы в танцевальных ритмах, он не терял ни тональной, ни ритмической гибкости, в мгновение ока меняя гармонию и размер. Последнее приводило многих коллег в такой ужас, что с Мейербером они однажды даже поссорились на почве размера одной из шопеновских мазурок. По словам ученика Шопена Вильгельма фон Ленца, немецкий композитор объявил, что пьеса звучит скорее в двудольном размере, чем в трехдольном; «Тогда мне было приказано сесть и играть ее, а Шопен с карандашом в руке отбивал доли прямо по корпусу рояля, его глаза сверкали». Тем не менее убедить Мейербера так и не удалось. «Тогда я первый и последний раз в жизни увидел Шопена в ярости», — вспоминал Ленц.

Современный пианист играет Шопена. Гаррик Олссон

Шопена зачастую напрасно считают эдаким сентиментальным сочинителем всяких фортепианных нежностей — салонным композитором, окунавшим перо в духи, чтобы писать ими ноктюрны для изнывающих от любовного недуга графинь. И в самом деле, в его музыке есть упоительная внешняя красота, но в то же время в ней есть и драма, и глубина, и настоящее искусство. Несмотря на ощущение экспромта, — а его произведения действительно кажутся спонтанными, снизошедшими на композитора прямиком с небес, — в действительности он работал буквально на износ, чтобы передать в каждом произведении то или иное настроение.

Шопен располагается на пересечении классицизма и романтизма. Если играть его музыку легко, без излишней основательности и монументальности, то она вся превращается в лунный свет и мерцающий туман, однако это быстро надоедает. С другой стороны, если делать упор на одну лишь тектонику, упуская из виду волшебную прозрачность его мелодий, то его произведения становится просто невыносимо слушать.

Кроме того, верно исполнять музыку Шопена вовсе не значит играть не громче шепота, как это делал он сам. Когда у него в нотах написано forte или fortissimo , это вовсе не фигура речи, а действительное предписание. Будучи довольно эмоциональным исполнителем, я испытываю облегчение от того, что Шопен любил то, как его этюды играет Лист. Как и все пианисты моего поколения, я вырос на Рубинштейне, Горовице и Рахманинове, которые все, прямо скажем, не были тихонями!

Да, он был утонченным, аристократичным, но и страстным тоже. Слухи о его бурном романе с писательницей Жорж Санд ходили по всей Европе. Урожденная Аврора Люсиль Дюпен, в замужестве она получила титул баронессы Дюдеван. Тем не менее к моменту знакомства с Шопеном она уже вела весьма независимый образ жизни, придумала себе мужской псевдоним, носила мужскую одежду и курила сигары. Их первая встреча не вызвала у композитора теплых чувств. «Какая отталкивающая женщина на эта Санд, — говорил он Листу. — И вообще, женщина ли она! Не очень-то верится».

Однако многие на тот момент уже подпали под ее чары. Гейне находил ее невероятно привлекательной и писал, что ее черты лица «носят отпечаток греческой правильности. Их резкие очертания смягчаются сентиментальностью, набрасывающей на них покрывало грусти. Лоб невысок, и разделенные пробором волосы падают до плеч роскошными каштановыми локонами» [64] Цит. по: Анненская А. Жорж Санд. Ее жизнь и литературная деятельность. . Наконец Шопен был покорен на одной из вечеринок, где Санд была почетной гостьей. У нее определенно имелись виды на юного гения, потому что в этот раз она сменила свой обычный мужской костюм на белое платье с красной перевязью, нарядившись таким образом в цвета польского флага. И композитор сдался. «Она смотрела прямо мне в глаза, пока я играл, — рассказывал он. — Это была довольно печальная пьеса, основанная на дунайских легендах; наши сердца бились в унисон… Мои глаза — и ее глаза, глубокие, необыкновенные, что они хотели мне сказать? Она облокотилась на фортепиано, и я утонул в этом взгляде».

Музыкант и биограф Фредерик Никс считал, что они отлично подходят друг другу, учитывая, «насколько он женствен и насколько она похожа на достойного джентльмена». И в самом деле, их отношения до поры до времени развивались как должно, хотя некоторые и поспешили списать диссонансы и нарушения канонов в музыке Шопена на дурное влияние Санд. «Все его произведения — лишь пестрый набор напыщенных гипербол и мучительной какофонии, — припечатал композитора один лондонский рецензент, впрочем, мгновенно предложив и объяснение этому факту: — Дело в том, что он сжат в тисках этой архисоблазнительницы, Жорж Санд, которая известна на весь мир количеством и статусом своих любовников». Но, когда здоровье Шопена ухудшилось, Жорж ухаживала за ним, однажды даже свозив его на Мальорку, где он незадолго до смерти сочинил свои красивейшие прелюдии.

Впрочем, со здоровьем у него с самого начала было не все порядке. Сестра Шопена, Эмилия, умерла от туберкулеза в четырнадцать лет. «Она подхватила кашель, стала харкать кровью… и сделалась такой бледной, что никто ее не узнавал», — вспоминал он. Оба, Эмилия и Фредерик, были вынуждены поехать на лечебный курорт и пройти курс лечения минеральными водами, козьим молоком и паровыми ингаляциями. Два года спустя Шопену вновь пришлось лечиться, и на протяжении всего его творчески плодотворного периода болезнь продолжала, то подступая, то вновь отступая, постоянно держать его жизнь под угрозой.

О происхождении музыки Шопена

Некоторые музыкальные находки Шопена восходили к его ранним занятиям в Варшаве, где, по сообщению местного журнала, «практически в каждом доме с мало-мальскими культурными амбициями можно было найти рояль из Вены, Дрездена, Берлина или Вроцлава, а также кого-нибудь, кто хорошо умел на нем играть» (впрочем, как и в остальной Европе, в роли искусных пианистов чаще фигурировали женщины). Многие композиционные приемы, которым он выучился в те годы, в дальнейшем оказали большое влияние на его творчество. Один из его учителей, Вацлав Вюрфель, выпустил «Сборник вступлений (прелюдий) для фортепиано во всех тональностях». Шопен отозвался собственными, ныне знаменитыми прелюдиями ( ор . 28), которые также многим были обязаны Гуммелю, в особенности по части клавишной аранжировки. И другие необычные гармонические сдвиги и музыкальные фигуры в его произведениях (а также диковинная аппликатура, с помощью которой композитор предписывал их играть) восходят к его польскому детству — теоретическим штудиям, органным упражнениям и свойственному его наставнику Юзефу Эльснеру философскому представлению о музыке как о «языке чувств». Кроме того, влияние на него оказывали и прочие известные композиторы — шопеновская «Экспромт-фантазия» явно написана по мотивам экспромта Мошелеса, а отголоски музыки Баха слышатся в сложных контрапунктах, которыми Шопен стал насыщать свои произведения в зрелый период.