Нина Молева - Баланс столетия

«Синие тетради» Антонины Илларионовны… Кто только не прибегал к их помощи! Что ни день с утра к Лавровскому дому в Богдановке сворачивали подводы с хворыми. Хозяйка никем не брезговала и конкуренции местным врачам не составляла — ее пациентам нечем было расплачиваться. Они отблагодарят ее иначе. В водовороте революции. Гражданской войны, военного коммунизма бывшей помещицы не коснется ничья карающая рука: а вдруг еще пригодится?! Только переселилась, по их же совету и с их же помощью, из Богдановки в Воронеж.

К двадцати трем годам Антонина Илларионовна родила четверых детей — сначала дочь Сонечку, потом сыновей Федора и Павла и еще дочку Сашеньку. Она все успевала делать, занималась хозяйством, врачеванием и говорила, что до всего дошла сама — «мудровскими дорожками». Было у нее и азартное увлечение — карточная игра. В Богдановке она обычно продолжалась до рассвета. А вот к литературе, которой так увлекался Стефан Львович, оставалась равнодушной. Среди выписывавшихся ею журналов были медицинские, сельскохозяйственные — не литературные.

Время от времени она ездила по делам в Ливны. По железной дороге, единственной в России тех лет узкоколейке. Обычно ее экипаж опаздывал на полустанок, но ради Антонины Илларионовны поезд задерживался. С обер-кондуктором Антонина Илларионовна всегда здоровалась за руку (вещь неслыханная!).

Антонина Илларионовна разрешила Сонечке учиться в соседней ливенской гимназии. Дочь настояла на том, чтобы закончить и впервые открывшийся восьмой, так называемый педагогический класс. Она мечтала об университете, хотя знала — родители не отпустят ее из дома.

Но на помощь пришел отец. Переспорить жену Стефан Львович не пытался. Поддержал свою любимицу по-другому. Антонина Илларионовна заранее побеспокойлась о женихе для выпускницы гимназии. Единственный наследник владельцев богатейших ливенских элеваторов должен был обеспечить ее будущее. Сонечка отдала предпочтение своему дальнему и старшему по годам родственнику — всего-навсего штабс-капитану Ивану Гавриловичу Матвееву, не имевшему за душой ничего, кроме офицерского жалованья и должности в Штабе западных войск в Варшаве.

Штабс-капитан был хорош собой, имел мягкий характер, серьезно увлекался литературой. Родственники знали, что он давно неравнодушен к троюродной племяннице. Со временем Сонечка расскажет, что ее желание продолжить образование его не возмутило. К тому же Варшава была куда ближе к западным университетам, где только и разрешалось учиться женщинам.

При крутом нраве Антонины Илларионовны выход оставался один: бегство из дома и тайное венчание. Вместе со Стефаном Львовичем его подготавливал двоюродный брат Сонечки, местный степняк-помещик Владимир Васильевич Тезавровский. К тому времени он был актером только что образовавшегося в Москве Художественного общедоступного театра Станиславского и Немировича-Данченко. Более того — вложил в новое предприятие основную часть унаследованного состояния. В церковь Тезавровский приехал с другом-актером Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом, который выступил в качестве второго свидетеля.

После венчания молодые сразу же уехали в Варшаву. А семейные нелады у Матвеевых приняли драматический оборот. Антонина Илларионовна так и не пожелала видеть молодых и не простила мужу его пособничества. Стефан Львович предпочел хотя бы на некоторое время перебраться к родственницам в Спасское-Лутовиново.

В письмах к старшей дочери Стефан Львович сообщал, что нашел большой барский дом в Лутовинове разоренным. Для него с трудом отыскалось старенькое канапе, на котором, впрочем, ему «устроили преудобную постелю».

Стефан Львович писал и о таких милых сердцу мелочах, как сладковатый запах густо навощенных полов, скрип старых половиц. Сокрушался о безнадежно зарастающем саде, «чудесном во всех своих аллейках и кустиках». Но все это были сущие пустяки по сравнению с той тишиной и «благостным покоем, коими можно здесь совсем по-старому пользоваться».

Пользоваться довелось всего две недели… Жестокий сердечный приступ свел помещика Богдановки в могилу. Антонина Илларионовна не стала противиться последней воле мужа — быть похороненным в Спасском-Лутовинове. Шел 1900 год.

Софья Стефановна ждала первого ребенка. Ее собирались известить о случившемся позже, но необычное обстоятельство не позволило ничего скрыть.

Ночью в варшавской квартире она очнулась от страшного сна: чужая, почти пустая комната и умирающий на диване отец. Сон продолжался и после пробуждения, под плотно сомкнутыми веками: клетчатый плед, столик с упавшим стаканом, оплывшая свеча в стеклянном подсвечнике, отцовская Псалтырь, открытая на первом листе. И родной голос… Это было продолжение недавнего разговора со Стефаном Львовичем. Отцу показалось, что Сонечка «пошатнулась в вере», что «прилежание к науке посеяло в ней сомнительные мысли». И он обещал дочери явиться ей в минуту своей кончины, чтобы «утвердить существование Господа»…

В запоздавшем письме С. П. Лихнякович (родственница и наследница И. С. Тургенева) писала: «К тому времени Стефан уже перебрался с кресла на диван, дышал тяжело, хрипловато и часто вздыхал. Из всех разговоров его больше всего занимал разговор о книгах. Он беспокоился, как они разошлись и удастся ли их собрать, если придется восстанавливать Спасское. Он напоминал также, сколько у него сохранилось книг от батюшки с собственноручными пометками многих родственников, которые имели, как он выразился, „родственный обычай“ оставлять повсюду свои автографы. У самого же в руках я заметила Псалтырь с надписью на титульном листе: „1896 г. 1 мая с. Волово Орловской губернии Ливенского уезда“. Значит, приобрел он ее совсем недавно во время тамошней ярмарки. Псалтырь эту родительскую посылаю тебе и не могу удержаться от замечания. Обложка Псалтыри, несмотря на недавнее появление ее в нашем доме, сильно потерта: Стефан Львович не иначе часто и подолгу ее читал…»

Через несколько лет, когда почему-то встанет вопрос о лутовиновской библиотеке, Софья Стефановна ответит: «О книгах не беспокойтесь: все ли, нет ли, но кое-какие переехали на Королевскую [улица в Варшаве, на которой жили Матвеевы]. Если будет в них нужда в связи с музеем, Иван Гаврилович найдет способ их переправить. Никаких трудностей не будет. Две из них (с надписями Лавровых) мне показались особенно интересными. Это „Пояснение к произведениям живописи, скульптуры, архитектуры с девятью гравюрами, портретами ныне живущих художников, выставленных в музее Наполеона 1 ноября 1812“ и „Кавалер Мезопрут“ Александра Дюма. Париж, 1852. Издание Мареск и К. Дюма — это целый фолиант с богатыми иллюстрациями из издания собрания сочинений. Мне кажется, обе книги куплены во Франции. Но есть и русская — инструкция, как морить клопов, 1842 года. На ее полях заметки от руки — может быть, кого-нибудь из старших?»