Татьяна Маврина - Цвет ликующий

11.4.71. Вечером читаю Гроссмана о Достоевском и Бакунине. Какой интересный гриб вырос на нашей земле — этот Бакунин.

13.4.71. Вечером были настоящие гости: две дамы Н. А. Дмитриева и Берзер. Они с Ан. однокашники из ИФЛИ. Разговоры, улыбки, цветы, торт и прочая скучища. Анимаиса сказала, что все были очень довольны.

14.4.71. Позвонил Костин, что идет на Ван Гога. Антонова пустит. Велел и нам звонить. Н. В. позвонил, но был ответ: «Вас неправильно информировали, сегодня никого не пускаем, моют полы». Я позвонила в Кабинет гравюр. Подошла Вера Александровна, я ее не знаю — «Очень приятно» — Не знаю, будет ли приятно дальше. Просьба о пропуске. — «Охотно». В. А. нас провела через контроль, и почти два часа мы ходили от картинки к картинке. В белом зале прелестные вещи, в дальней комнате ранние — чепуха. Ранние — не интересно, и скучно, и ничего не обещает. Ни зачатков цвета, ни радости. Добросовестно коричневой краской. Даже нет неумелой наивности. Откуда же взялся его цвет? В Париже родилось новое видение мира. Лучшее: 1 — «Натюрморт с луком» 1888 года, где даже спичка решена цветом, тень от нее, конверт с адресом, книжка и пр., без ошибок, без неясностей, еще не лихо, еще нет вихрей — цвет. 2 — «Портрет военного» в красной кепке с зеленым лицом на ярко зеленом. Уши розовые, глаза глядят, лицо живое. 3 — «Колыбельная», та, что есть в «Золотом Руне». Фон в цветах, тщательно, внимательно выписанных. 4 — самая чудесная — «Сбор олив». Небо по желтому зелено-голубым, светоносное. Вот как он этого добился! И ничего не боится — облака помазал незатейливо ультрамарином. Кверху светлые мазочки, в соседстве с мутными низами — охряные.

Вот эти четыре лучше всех, но и другого волшебства достаточно. Очень законченно, без ошибок, à la prima, без лишней болтовни. Цвет сияет не знаю от чего. Наложение цветов? Подкладкой? Можно вешать рядом с иконами. По определенности всего и законченности. «Тут упадет звезда полынь! Апокалипсис!» — сказал Василенко. А мне видится райское блаженство каждой вещи, человека, дерева, гор, неба, воды, цветущих лугов, стволов, стогов — охрой их вышивает, и кажутся светоносными. Кое-что потеряло цвет, но не потеряло ликование. Спустились вниз, посмотрели своих Ваг Гогов — кроме олив — наши лучше.

15.4.71. Прочитала в журнале «Печать и революция», как Кругликова делала монотипии. У меня масляных красок много, разве попробовать летом? Может, выдержу вонь? Сквозь снег тополя с набухшими почками — красиво, но, может, им холодно и нечем тут любоваться.

16.4.71. Н. В. прочитал мою писанину и одобрил, и даже меня поцеловал за хорошую работу. Читала последние воспоминания Л. Толстого, как сказки рассказывал крепостной старик бабушке. Уж очень хорошо.

17.4.71. Ездили по Рогачевскому шоссе. Ехали «на Вы», т. е. не очень быстро, не быстрее 60 км. Для Н. А. это «на Вы», а для нас и это быстро, со Львом едем 20–40.

19.4.71. Написала озеро «Озерецкое». Серовато. Вечером встретили Файнберга. Ухо у него рваное. Может, лечили от бесов. Пузо толстое, а говорит прекрасно. Рассказы о Герцене, что у него такая же история, как у Фета, он от еврейской матери. Жена Толстого — дочка Берса, модного врача, который имел связь с матерью Тургенева, была дочь — «сестра» Тургенева, о которой он даже заботился. Еврейкой получается и С. Андр., недаром у нее такой типично еврейский характер жены. А на портрете Ге, что мы видали этой зимой в Третьяковке, она и выглядит еврейкой. Тоже еврей и отец Блока. Мы, придя домой, досмотрели его портрет в трехтомнике — похож на моего дядю Самуила.

20.4.71. Пребываю в миноре, получила еще по морде от товарищей, которые, во главе с Минаевым, которого мы облагодетельствовали мастерской. Он и делал доклад начальству о дипломах. Не только «Лукоморье», но и «Тридевять земель» отвергнуты. — «У Мавриной раньше книжки лучше были». Я расстроилась хамством и злобой, но скоро забыла. В лесу было грязновато.

21.4.71. Прислал письмо Милашевский. Он уезжает отдыхать в Коктебель. Что сейчас там? Весна в разгаре, маки, наверное, еще не цветут. Какое удовольствие было нарывать букеты маков на холмах совсем голых. В чем заключалось счастье? В глупости, пожалуй. Не интересна была элита у Волошина, и сам он в золотом обруче на кудрях, с золотыми зубами, в рубахе до голых колен. Или Вересаев с супругой. А я читала немало Вересаева, но глядеть на него мне было неинтересно. Интереснее была благородная кухарка у наших хозяев Павловых. Катя Павлова. Загорелая до коричневого, в костюме пажа, с голыми руками и ногами, без лифчика. Красивая Вера и ее сестра, еще красивее — потягивалась у моря без костюма, как Венера. Гирс ухаживал за обеими и за Катей. Катя ездила на осле и упала, вывихнула ногу, Вересаев ей вправлял сустав, она не крикнула. Приходила чета Габричевских. На него смотреть не стоит, он наш преподаватель, а Наташа гордилась круглой спиной, толстыми ногами, вольной речью. Но и это все ерунда рядом с морем, горами, камешками на пляже, и степью за горами. Облака вываливались из-за моря в каком-то бесконечном изобилии, потом все исчезало. Дождей не было. Ногам колко. По горам ходить легко.

23.4.71. Начала писать новый пейзаж, но что-то не вытянула. Может, надо покончить с этим безумием? Заняться «графикой». В польском журнале, что принесла Анимаиса, кое-что по графике очень вкусно. Новые вариации рисунка и текста. Рисунок черным густо («маркизы» и пр.) на сплошь исписанной странице, или рисунок толстым контуром розового цвета, нутро смотрится пустотой на сплошь записанной странице. Шрифт по-лубочному, стихи на юбке и всякие красивые кляксы. Все это фокусы, но сейчас без фокусов — не интересно, всего уж очень много. Читаю об острове Пасхи.

24.4.71. Вечером пришел Пахомов, и с места в карьер Н. В. его начал спрашивать обо всем интересном литературном, московском и пр. Две темы всегда держат разговор на неослабевающем интересе: у кого был сифилис из знаменитых людей и кто еврей. Про Берсов Пахомов то же говорит, что и Файнберг, но при упоминании его имени страшно морщится, из русской карикатуры превращается в индонезийскую, когда жует, тоже. Надо бы зарисовать, но для этого необходимо одевать очки, а я что-то не привыкла к этому еще на людях. Надеваю только когда читаю, а рассматривать лица своих гостей в очки еще не решаюсь. История с недаванием диплома за «Тридевять земель» из фарса стала докукой.

26.4.71. Сидела писала кляузу Стукалину. Потом пришел профессор от Ариевича лечить мое сердце. Платный господин с подобающей важностью. 25 рублей.

27.4.71. Начала писать сиреневый пейзаж с дорогой в небо, а на самом деле в мерзостный солдатский городок. Читала опять восточную поэзию Алишера Навои. Как пышно, как богато, образно, какие метафоры, тонкие чувства, мысли, характеры! XV век! Я в восторге, но в то же время это изобилие жемчугов и всяких красот наводит скуку.