Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов

День один и одну только ночь нас качала
Любовь. Свет и тьма были схожи точь-в-точь.
В нас играла и в музыку нас облачала,
На губах и в сердцах наших песней звучала,
Не спешила на крыльях распахнутых прочь
День один и одну только ночь.

От врагов недреманных крылом защищала,
Укрывала от тех, кто до зрелищ охоч,
От толпы, что гнала, от молвы, что стращала
И забыться под миртами нам запрещала.
Дух и плоть в единенье могли изнемочь
День один и одну только ночь.

Но лишь солнце взошло, как она заскучала,
Рядом с нами томиться ей стало невмочь.
День и ночь нас дыханьем своим услащала…
Пусть идет. Что нам мирты — любому сначала
На такой высоте удержаться бы смочь
День один и одну только ночь.

If childhood were not in the world,
But only men and women grown;
No baby-locks in tendrils curled,
No baby-blossoms blown;

Though men were stronger, women fairer,
And nearer all delights in reach,
And verse and music uttered rarer
Tones of more godlike speech;

Though the utmost life of life’s best hours
Found, as it cannot now find, words;
Though desert sands were sweet as flowers,
And flowers could sing like birds:

But children never heard them, never
They felt a child’s foot leap and run, —
This were a drearier star than ever
Yet looked upon the sun.

Когда бы дети всей земли
(Кудряшки, губки, щечки)
Вдруг разом улететь смогли,
Как чудо-ангелочки,

Мужчины стали бы бойчей,
А женщины — прелестней,
И мог поспорить звук речей
С сонетом или песней,

Для чувств нашлись бы вдруг слова,
Сокрытые доселе,
Пустыня, что была мертва,
Цвела, а розы — пели,

И только дети б никогда,
Все это не видали,
Земля б угасла, как звезда
Унынья и печали.

Sleep, when a soul that her own clouds cover
Wails that sorrow should always keep
Watch, nor see in the gloom above her
Sleep,

Down, through darkness naked and steep,
Sinks, and the gifts of his grace recover
Soon the soul, though her wound be deep.

God beloved of us, all men’s lover,
All most weary that smile or weep
Feel thee afar or anear them hover,
Sleep.

Спи, пусть под темными облаками
Дух твой томится, скорбью пленен,
Спи, и развеет мрак пред очами
Сон.

Тьму разрывая, спустится он,
Бог полуночный, возлюбленный нами,
Чтобы наутро ты был исцелен,

Ибо он властвует над сердцами.
Счастлив ты или бедой сокрушен —
Всех нас овеет своими крылами
Сон.

A roundel is wrought as a ring or a starbright sphere,
With craft of delight and with cunning of sound unsought,
That the heart of the hearer may smile if to pleasure his ear
A roundel is wrought.

Its jewel of music is carven of all or of aught —
Love, laughter, or mourning, — remembrance of rapture or fear —
That fancy may fashion to hang in the ear of thought.

As a bird’s quick song runs round, and the hearts in us hear
Pause answer to pause, and again the same strain caught,
So moves the device whence, round as a pearl or tear,
A roundel is wrought.

Сработать рондель, будто обруч на сфере астральной:
С восторгом выковывать звук, неизвестный досель;
Чтоб веяло светлой улыбкой от рифмы хрустальной,
Сработать рондель.

Найти этой музыки грань в чем угодно — вот цель:
В веселье ли, страхе, любви, в тишине погребальной;
От блеска иллюзий, мудрец, отрекаться тебе ль?

Как эхо отрывистых возгласов птицы печальной
Стихает вокруг, и внезапно — ответная трель,
Из жемчуга слёз может разума круг шлифовальный
Сработать рондель.

Last night, ah, yesternight, betwixt her lips and mine
There fell thy shadow, Cynara! thy breath was shed
Upon my soul between the kisses and the wine;
And I was desolate and sick of an old passion,
Yea, I was desolate and bowed my head:
I have been faithful to thee, Cynara! in my fashion.

All night upon mine heart I felt her warm heart beat,
Night-long within mine arms in love and sleep she lay;
Surely the kisses of her bought red mouth were sweet;
But I was desolate and sick of an old passion,
When I awoke and found the dawn was gray;
I have been faithful to thee, Cynara! in my fashion.

I have forgot much, Cynara! gone with the wind,
Flung roses, roses riotously with the throng,
Dancing, to put thy pale, lost lilies out of mind;
But I was desolate and sick of an old passion,
Yea, all the time, because the dance was long:
I have been faithful to thee, Cynara! in my fashion.

I cried for madder music and for stronger wine,
But when the feast is finished and the lamps expire,
Then falls thy shadow, Cynara! the night is thine;
And I am desolate and sick of an old passion,
Yea, hungry for the lips of my desire:
I have been faithful to thee, Cynara! in my fashion.

Вчерашней ночью тень вошла в порочный круг
Недорогой любви, и дрогнувший бокал
Едва не выскользнул из ослабевших рук;
Я так измучен был моей любовью старой;
Да, я был одинок, я тосковал:
Но я не изменял твоей душе, Кинара.

Пылая, я лежал в объятиях чужих,
Грудь прижимал к груди — и поцелуи пил
Продажных красных губ, ища отрады в них;
Я так измучен был моей любовью старой;
Проснулся я — день серый наступил:
Но я не изменял твоей душе, Кинара.