Ирина Опимах - «Лунная ночь на Днепре»

Когда картину, наконец, выставили для публики в зале Общества поощрения художников на Большой Морской, вдоль всей улицы образовалась длиннющая очередь, а вся проезжая часть тут же заполнилась каретами и пролетками. Приходилось ждать часами, чтобы увидеть ее — да, люди стояли в этой безумной очереди, чтобы взглянуть всего лишь на одно полотно! Такого в Петербурге не было со времен брюлловского «Последнего дня Помпеи»! Выставка одной картины и одного художника! Но полотно Брюллова — огромное, с множеством персонажей, а у Куинджи — совсем небольшое, скромный пейзаж — ну, подумаешь, «Лунная ночь на Днепре»! Но от этой ночи невозможно было оторвать глаз — высокое ночное небо, луна, будто только сейчас появившаяся в облаках, невероятные дали серебрящегося в лунном свете Днепра, и огоньки в белых украинских мазанках, сулящие тепло и уют…

Куинджи умел выставлять свои картины, а потому его пейзаж висел в темном помещении, где направленный луч электрического света эффектно выявлял глубину изображенного пространства. «Что это такое? — спрашивал потрясенный до глубины души поэт Яков Полонский. — Картина или действительность? В золотой раме или в открытое окно видели мы этот месяц, эти облака, эту даль, эти дрожащие огни печальных деревень и эти переливы света, это серебристое отражение месяца в струях Днепра, огибающего даль, эту поэтическую, тихую, величавую ночь?» А Крамской писал Репину: «Какую бурю восторгов поднял Куинджи! Вы, вероятно, уже слышали. Этакий молодец — прелесть!» Позже, опасаясь, что краски могут потускнеть, он даже предложил составить протокол, в котором было бы засвидетельствовано, что «Лунная ночь на Днепре» в 1880 году была «наполнена действительным светом и воздухом, река действительно совершала величественное течение, и небо было настоящее, бездонное и глубокое» . Пришедших тогда на Большую Морскую приводила в какой-то священный восторг иллюзия настоящего света луны, и они, как свидетельствовал Репин, стояли перед полотном в «молитвенной тишине», а потом уходили со слезами на глазах: «Так действовали поэтические чары художника на избранных верующих, и те жили в такие минуты лучшими чувствами души и наслаждались райским блаженством искусства живописи» .

Картина возбуждала не только восторги, но и сомнения, споры. Как сумел достичь такого эффекта этот Куинджи? Такой выразительности? Почему его краски словно светятся? Кто-то говорил, что он применяет особые составы — специальную «лунную краску», другие заглядывали за картину, уверенные в том, что там скрыт источник этого удивительного сияния — лампа или фонарь. Некоторые утверждали, что он написал ее на перламутре. Были и такие, кто просто заявил: да Куинджи связался с нечистой силой! А позже возник и такой слух: мол, Архип Куинджи — вовсе не художник, а ретушер из Мариуполя, и выдает за свои картины, написанные никому неизвестным гением, которого этот злодей Куинджи убил…

Но секрет очень прост — живописное мастерство и любовь к своей земле, к родной природе. Глядя на этот пейзаж, невольно задумываешься о земном существовании и небесном мире и пытаешься найти ответы на извечные вопросы о смысле жизни, о красоте и гармонии…

В 1876 году, на Пятой выставке передвижников художник уже показывал наделавшую много шума «Украинскую ночь». Газеты тогда писали, что пейзаж этот совершенно убивает все другие картины, висящие рядом. А в 1878 году ее выставляли на Всемирной выставке в Париже, и французы, тонкие ценители живописи, сразу заметили это полотно. Лунный свет и белые украинские мазанки производили чарующее впечатление. Дюранти, один из наиболее влиятельных критиков того времени, писал: «Куинджи — бесспорно, самый интересный среди молодых русских живописцев. Оригинальная национальность чувствуется у него еще больше, чем у других» .

И вот теперь — «Лунная ночь на Днепре».

Невысокий, коренастый, он ходил вразвалочку, тяжеловато, но всегда уверенно. Вьющиеся темные волосы, пышная борода, орлиный нос и живые темные глаза — его облик, весьма колоритный, заставлял вспомнить античные изображения Зевса.

В. М. Васнецов. «Портрет художника А. И. Куинджи»

Детство его было нелегким, и сам художник не любил вспоминать эти годы. Он родился, по всей видимости, в 1842 году (точная дата не известна) в семье грека, сапожника Ивана Куинджи (в его метрике значится Еменджи). Куинджи считал себя русским, но предками называл греков, которые со времен античности населяли Причерноморье, а затем горно-степные районы Крыма. Семья будущего художника жила в предместье Мариуполя Карасевке. В 1845 году неожиданно умер отец, вскоре — мать. Осиротевшие дети жили попеременно в домах брата и сестры Ивана Куинджи. В 10 лет закончились школьные годы Архипа — учился он неважно, зато все время рисовал. Ему пришлось быть мальчиком на побегушках, ретушером, помощником одесского фотографа, но с малых лет он мечтал стать художником. Узнав от хлеботорговца Дуранте, знакомого его работодателя Аморатти, что в Феодосии, совсем недалеко, живет знаменитый художник Айвазовский, Куинджи отправился к нему, но Айвазовского тогда уже в Феодосии не было, зато там жил А.И Фесслер, слывший лучшим копиистом известного мариниста. По-видимому, именно он преподал Куинджи первые уроки живописи. Двадцатилетний Куинджи решил поехать в Петербург и поступить в Академию, дважды срезывался на экзаменах — по рисунку, но все же поступил: написал картину «Татарская сакля», отдал ее на академическую выставку и победил — его все-таки приняли. Он вообще не любил проигрывать и всегда шел к поставленной цели, твердо зная, что сумеет преодолеть любые трудности.

«Березовая роща»

«Море»

В столице Куинджи оказался в самом центре художественной жизни столицы, познакомился и подружился с Репиным, Васнецовым, вождем передвижников Крамским. Его восхищали работы Сурикова, Маковского, Ярошенко, но он чувствовал — нужно искать свой путь… Вскоре в стенах Академии ему стало душно, тесно, и, дойдя до натурного класса, он оставил своих соучеников и профессоров. Репин позже вспоминал: «Он был с большими недочетами в образовании, односторонен, резок и варварски не признавал никаких традиций, что называется, ломил вовсю, и даже оскорблял иногда традиционные святыни художественного культа, считая все это устарелым» .