Генрих Вёльфлин - Классическое искусство. Введение в итальянское возрождение

Так создается привычка более не рассматривать архитектурный задний план в качестве произвольного обогащения картины, на которое распространяется правило «чем больше, тем лучше»: взаимоотношения в согласии с принципами необходимости оказываются установленными также и здесь. Ощущение того, что архитектоническим сопровождением можно придать достоинства изображению людей, присутствовало всегда, однако по большей части архитектура забивала фигуры. Пышные архитектурные построения Гирландайо слишком богаты для того, чтобы фигуры обретали в них выгодный для себя фон, а там, где речь идет о простом случае фигуры в нише, мы бываем изумлены, насколько мало кватроченто занималось созданием действенных комбинаций. Филиппо Липпи настолько далеко заходит в раздельной разработке, что его сидящие «Святые» (в Академии) [186]даже нисколько не соответствуют нишам в задней стене — демонстрация случайности, абсолютно невыносимая на взгляд чинквеченто. Очевидно, он в большей степени стремился к тому очарованию, что сообщает картине непокой, чем к величию. То, как совершенно по-иному смог увеличить размер своих героических фигур Фра Бартоломмео при помощи пересечения ниши вверху, мы видим на «Воскресении Христа» из Палаццо Питти. Обсуждать все прочие примеры чинквечентистского оказания воздействия посредством архитектурных средств, когда они являются как бы мощным выражением самих изображаемых лиц, было бы, пожалуй, излишним.

Однако, говоря о всеобщей воле к приведению частей целостной композиции к взаимному соответствию, мы наталкиваемся на такой момент классического вкуса, который вызывал на критику прежнего искусства, выходящую далеко за пределы живописи. Весьма характерен случай, о котором повествует Вазари: архитектора вестибюля сакристии церкви Санто Спирито во Флоренции порицали за то, что линии разбиения свода не совпадали с осями колонн [187]. Критика эта оказывалась приложимой и в сотне других мест. Недостаток в сквозных линиях, трактовка каждой части по отдельности без оглядки на целостное воздействие — вот свойства кватрочентистского искусства, которые бросаются в глаза более прочих.

Начиная с момента, когда архитектура расстается с игривой непоседливостью своей юности и делается мужественной, размеренной и строгой, она забирает в свои руки бразды правления всеми искусствами. Чинквеченто рассматривало все sub specie architecturae [с точки зрения архитектуры]. Скульптурным фигурам на надгробных памятниках указывают их определенное место: они обретают свое обрамление, оправу и помещение. Больше ничего здесь не может быть смещено и переменено, даже в плане идей: всем известно, почему данный предмет помещается именно здесь, а не чуть дальше или чуть ниже. Я сошлюсь на рассуждения о Росселино и Сансовино на с. 90–93. Нечто подобное происходит и в живописи. Когда она соотносится в стенных росписях с архитектурой, последняя постоянно сохраняет первое слово за собой. На какие вольности отваживается — в своих фресках в Санта Мария Новелла — еще Филиппино! Он выдвигает основание, на котором стоят его фигуры, вперед, так что отчасти они стоят перед плоскостью стены и потому приходят в чрезвычайно необычное соотношение с элементами реальной архитектуры по краям. Так же поступает и Синьорелли в Орвьето. Аналогичный случай представляет собой скульптурная группа Вероккьо «Неверие Фомы», где не все целиком действие разыгрывается в нише, но частью оно происходит вне ее. Ни один чинквечентист на это бы не пошел: само собой разумеющимся исходным условием для живописи было то, что она отыскивает свое пространство в глубине стены, а в обрамлении от нее требуется ясно произнести, как она мыслит себе собственный выход на сцену [188].

Но вот вслед за этим сделавшаяся единой архитектура предъявляет аналогичные требования единства к настенной живописи. Уже Леонардо придерживался того воззрения, что не следует располагать одну фреску над другой, как это делал Гирландайо в росписях хоров, где мы, так сказать, заглядываем на разные этажи одного здания [189]. Вряд ли бы одобрил он и тот случай, когда две разные картины написаны одна возле другой на одной стене хоров или капеллы. Однако совершенно несостоятелен и путь, предложенный Гирландайо на приходящих в соприкосновение композициях «Встреча Марии и Елизаветы» и «Отвержение жертвы Иоакима» («Жертвоприношение Иоакима»), где декорации продолжаются позади разделительного пилястра, между тем как в той и другой композиции имеется своя собственная перспектива, не совпадающая с соседней.

Тенденция к тому, чтобы единообразно расписывать единые поверхности, проявляется как всеобщая начиная с XVI в., однако теперь принялись за разрешение проблемы более высокого порядка — согласовать заполнение стены и помещение, так чтобы надлежащим образом скомпонованная фреска создавала впечатление, что она предназначена именно для того зала или капеллы, где находится, и одно могло бы быть объяснено исходя из другого. Там, где это достигнуто, возникает некоего рода пространственная музыка, впечатление гармонии, принадлежащее к высочайшим воздействиям, которыми располагают изобразительные искусства.

Уже было сказано о том, как мало XV столетие занималось целостной разработкой пространства, тем, чтобы отыскать для каждого предмета его специальное место. Теперь наш разбор может быть продолжен на более значительных пространствах, каковыми являются городские площади. Можно, например, задаться вопросом о том, как выставлены большие конные фигуры Коллеони и Гаттамелаты и достало ли бы теперь у кого-нибудь духа выставить их вот так, совершенно независимо от главных осей или церкви. Современный вкус воплощается в двух принадлежащих Джамболонья статуях конных государей во Флоренции, однако здесь нам нужно еще много чему научиться.

Но с наибольшей силой целостное восприятие пространства заявляет о себе там, где единая точка рассмотрения распространяется как на здания, так и на пейзаж. Можно было бы вспомнить здесь планировку вилл и садов, создание обрамления для обширных видов и пр. Барокко научилось учитывать эти аспекты в еще более значительной степени, однако тот, кому довелось хотя бы раз, стоя на высокой, расположенной с бесподобной величественностью террасе Вилла Империале близ Пезаро, смотреть на горы в сторону Урбино, где все окрест подчинено замку, испытает от великого вида высокого Возрождения такое впечатление, которое не смогут превзойти самые грандиозные планировочные решения позднейшего времени.