Альфред Тирпиц - Воспоминания

Вторую ошибку указанного суждения я усматриваю в недостаточно четком раэграничении австро-сербского конфликта и мировой войны. Не только германский народ – в целом один из самых миролюбивых на свете, но также и правительство Бетман-Гольвега не желали мировой войны и с этой стороны совершенно неповинны в ней; зато тогдашнее германское правительство несет долю вины за австро-сербский конфликт, поскольку оно предполагало (что оказалось ошибочным), будто именно наказание Сербии Австро-Венгрией ликвидирует угрозу раздела габсбургской монархии, а следовательно, и мировую войну, которая по их мнению неизбежно вытекала из существования этой угрозы.

Как же следует в таком случае разрешить вопрос о виновности в целом?

По мнению всех знатоков европейского положения, например бельгийского посланника, causa remota{166} мировой войны лежит в английской политике окружения, которая берет свое начало в девяностых годах в торговом соперничестве, прячется за различными предлогами (Трансвааль, флот), отравляет мировую прессу, объединяет во всем мире все враждебные Германии силы и создает такое напряжение, при котором малейший промах может произвести взрыв ужасающей силы.

Промах нашего имперского руководства заключается в уверенности, будто австро-сербское вооруженное столкновение могло быть локализовано. В своем доверии к миролюбию, к справедливости других стран, особенно Англии, оно считало возможным провести в целях оздоровления Австро-Венгрии основательную экзекуцию Сербии, не вызывая этим мировой войны. Все шаги нашего имперского руководства, которые истолковываются нашими врагами как разжигание войны, относятся к одной Сербии и вызваны желанием не допустить проявления Австро-Венгрией слабости по отношению к этому жадному до грабежа маленькому государству. Ужас охватил канцлера, когда русская военная партия использовала его промах и он заметил, что обманулся в своей твердой, как скала, вере в миролюбие Англии. Находясь под гипнозом этой веры, он не подготовил нашу страну к мировой воине.

В уже упомянутой беседе рейхсканцлера с Вангенгеймом канцлер согласно сообщению Вангенгейма от 23 апреля 1914 года говорил также о политике без войны и об опасности превентивной войны; при этом он заметил, что наше национальное богатство растет столь быстро, что через десять-пятнадцать лет мы обгоним все другие нации. Тогда мы будем иметь прочное место в мировой политике, сводящейся в конечном счете к экономической политике. Наша задача, по его мнению, состояла в том, чтобы пережить этот промежуток времени без больших конфликтов.

Так думал тот самый канцлер, который спустя три месяца в отсутствие руководителей военных ведомств взялся за решение сербского вопроса с участием одного лишь министерства иностранных дел. Кто мыслит так, не стремится к мировой войне. Само собой разумеется, что канцлер, если даже он и не знал дословно содержания австрийского ультиматума, понимал, что резкий ультиматум потребует от Сербии искупления вины. Но наши враги лгут, когда утверждают, что Бетман стремился нарушить всеобщий мир. Напротив, в этом обнаруживается его, правда близорукая, надежда именно таким способом не только сохранить, но и надолго упрочить всеобщий мир.

Никто лучше меня не знает промахов нашего тогдашнего имперского руководства в отношении Англии и свойственного ему недостатка дипломатической ловкости. Именно поэтому я, может быть, лучше чем кто-либо другой, могу подтвердить, что имперское руководство совершило свои ложные шаги не из желания войны, а из нежелания ее. Не злая его воля, а близорукость помогла английской политике окружения достигнуть цели в самую последнюю минуту.

Бетман и Ягов думали усилить Австрию дипломатическим жестом. Когда увидели, что жест не удался и угрожает война, они сами пришли в ужас. Как можно говорить о виновности, не выдвигая на первый план важнейший факт? Промахи нашего руководства имеют очень малый моральный вес по сравнению с поведением наших врагов.

Всякий, кто хотя бы поверхностно знаком с донесениями бельгийских посланников и многочисленными документами о подготовке России к войне, кто следил за общим ходом событий двух последних десятилетий, с удивлением спрашивает себя, как вообще могло возникнуть мнение, что Германия является виновницей войны.

Своим поведением в 1919 году Антанта сама вынесла себе приговор в глазах потомства (об отравленном ложью современном поколении говорить, пожалуй, не стоит). Целый народ, который в массе своей не может считаться виновным в ошибках правительства, даже если таковые и были, с дьявольской жестокостью подвергнут англичанами, французами и их сателлитами тягчайшим физическим и моральным страданиям, какие когда-либо приходилось терпеть какому-либо народу христианского Запада. Нация господ должна была быть унижена до состояния парии, у которого отняли человеческое достоинство, оставив ему голодное, жалкое существование заключенного и то лишь затем, чтобы он мог неопределенно долго нести барщину и оброк в пользу рабовладельцев. А почему?

В 1912 году Сазонов был в Лондоне. Из его доклада царю, опубликованного в «Правде», я приведу следующее, уже упоминавшееся место: Грей, не колеблясь, заявил, что если бы наступили предусматриваемые мной обстоятельства, Англия употребила бы все усилия, чтобы нанести самый чувствительный удар германскому морскому могуществу…

Коснувшись того же вопроса в одном из разговоров со мной, король высказался еще более решительно, чем его министр, и с видимым раздражением упомянув о стремлении Германии сравняться с Великобританией в отношении морских сил, его величество воскликнул, что в случае столкновения последнее должно будет иметь роковые последствия не только для германского военного флота, но и для немецкой морской торговли, ибо англичане пустят ко дну всякое немецкое торговое судно, которое попадется в их руки…

Последние слова, по-видимому, отражают не только личные чувства его величества, но и господствующее в Англии настроение по отношению к Германии{167}.

Когда британские государственные деятели, разумеется, под предлогом страха перед нашим флотом в этом случае и вообще в предвоенные годы внушали России, что она может строить свои планы на непреклонной воле Англии к уничтожению Германии, они имели 100%-ную уверенность в том, что кайзер и Бетман-Гольвег стремились только к миру; столь же хорошо знали они и о существовании в Париже и Петербурге военных партий, которым они помогали всеми средствами. В то время в странах Антанты создалась атмосфера, которая в сознании широких кругов делала войну неизбежной; из стран Антанты эта атмосфера распространялась также на Германию и возбуждала там ту озабоченность, которую я нахожу, например, в письме нашего морского атташе в Токио от 10 июня 1914 года. Меня поражает та уверенность, с которой все ожидают здесь в ближайшем будущем войны с Германией… то едва уловимое, но все же ясно ощутимое «нечто», которое висит в воздухе подобно состраданию, вызванному еще неоглашенным смертным приговором.