Иоахим Фест - Адольф Гитлер (Том 1)

Сам же Гитлер увидит в этом столь родственном ему по духу притоке наиболее подходящий материал для воинственного авангарда движения и включит негативные чувства и энергию этих людей, их готовность к насилию в свои тактические соображения по захвату власти. Его психологические максимы содержали в себе и тот момент, что демонстрация облачённой в униформу готовности к насилию имеет не только запугивающий, но и притягательный эффект, а тёр — pop обладает способностью быть своего рода рекламой: «Жестокость импонирует, — так опишет он своё открытие, — люди нуждаются в целебном страхе. Они хотят чего-то бояться. Они хотят, чтобы их пугали, и чтобы они, дрожа от страха, кому-то подчинялись. Разве вы не были повсюду свидетелем того, как после побоищ в залах те, кого избили, первыми вступали в партию? Что Вы там болтаете о жестокости и возмущаетесь мучениями? Масса хочет этого. Ей нужно чего-то страшиться» [338].

С растущей уверенностью Гитлер будет все внимательнее следить за тем, чтобы за риторическими и литургическими средствами пропаганды не забывалась и рекламная роль акций грубого насилия. А один из его «унтерфюреров» выдвинул на одном собрании штурмовиков такой лозунг: «Бейте посильнее, а если одного-другого прикончите, то это не беда».

И так называемое «сражение в „Хофбройхаузе“ 4 ноября 1921 года, ставшее для СА мифом, тоже было, очевидно, спровоцировано Гитлером именно из этих соображений. На один из организованных им митингов явились целые команды социал-демократов, которые должны были его сорвать, — Гитлер определял число противников семью или восьмью сотнями. А штурмовиков в тот день — из-за переезда штаб-квартиры партии в другое помещение — было всего пятьдесят человек. Гитлер потом сам опишет, как он своим страстным выступлением воодушевил этот сначала растерявшийся по причине своей малочисленности отряд: сегодня идёт речь о жизни и смерти, сказал он им, вы не имеете права покидать зал, даже если вас вынесут отсюда мёртвыми, у тех, кто струсит, он собственноручно сорвёт повязки и значки, а лучший вид обороны — это нападение. „Ответом было — так он живописал, — троекратное „хайль!“, прозвучавшее в этот раз резче и жёстче обычного“. Далее он рассказывает:

«Тогда я вошёл в зал и смог собственными глазами определить ситуацию. Они сидели плотно сбившись в кучу, и старались продырявить меня уже одними своими взглядами. Бесчисленное количество лиц было с затаённой ненавистью обращено ко мне, в то время как другие с издевательскими гримасами разражались совершенно недвусмысленными выкриками. Сегодня они „покончат с нами“, пусть мы побеспокоимся „за свои кишки“.

Полтора часа он, несмотря на все помехи, все же мог говорить и уже думал, что овладел положением, как вдруг кто-то вскочил на стул и закричал «Свобода!»

Через несколько секунд во всём помещении началась потасовка рычащих и ревущих мужчин, над которыми, подобно гаубичным снарядам, полетели бесчисленные пивные кружки; слышался треск ломавшихся стульев, звон разбитых кружек, рёв и рыки, и крики. Это был идиотский спектакль…

Свистопляска ещё не началась, как мои штурмовики, ибо так стали они называться с этого дня, кинулись в атаку. Как волки, стаями по восемь или по десять, набросились они на своих противников и осыпая их угрозами, начали действительно, шаг за шагом вытеснять их из зала. Не прошло и пяти минут, а я уже не видел, пожалуй, ни одного из них, кто уже не был бы весь в крови… И тут вдруг от входа в зал в сторону сцены раздались два револьверных выстрела, и тогда пошла дикая пальба. И словно снова зашлось сердце, освежая в памяти военные воспоминания…

Прошло примерно минут двадцать пять; сам зал выглядел так, будто тут разорвался снаряд, Многих из моих сторонников как раз перевязывали, других пришлось увезти, но мы остались хозяевами положения. Герман Эссер, которому в этот вечер было поручено вести собрание объявил: «Собрание продолжается. Слово предоставляется докладчику…» [339]

Действительно, начиная с этого дня слово — в куда более широком смысле — получил Гитлер. По его собственному свидетельству, с 4 ноября 1921 года улица уже принадлежит НСДАП, а с начала следующего года партия начинает все прочнее завоёвывать и баварскую провинцию. По выходным устраиваются пропагандистские поездки по всей земле Бавария, штурмовики шумно маршируют — сначала только с нарукавными повязками, а потом уже в серых штормовках и с заострёнными палками в руках, — по селениям, все громче и увереннее распевая свои воинственные песни. Их вид, как заметит один из ранних сподвижников Гитлера, был «отнюдь не для салонов», скорее уж это была «дикая и воинственная внешность» [340]. Они расклеивают лозунги на стенах домов и фабрик, затевают потасовки со своими противниками, срывают черно-красно-оранжевые флаги либо устраивают по всем правилам военного искусства нападения на спекулянтов или капиталистических кровопийц. Их песни и лозунги демонстрируют кровожадную похвальбу. На одном из собраний в пивном зале «Бюргербройкеллер» присутствовавших обходили с кружкой, на которой была надпись: «Жертвуйте на избиение евреев!»; так называемые «блюстители порядка» срывали митинги и неугодные концерты: «Мы умеем давать рукам волю!» — так весело звучал их девиз. Грубые выходки штурмовиков и на самом деле, как ожидал Гитлер, не наносили вреда партии, даже в глазах солидной, добропорядочной буржуазии они нисколько не умаляли притягательной силы движения. Причины этого следует искать не только в том, что войной и революцией была снижена планка норм, но и в большей степени в том, что партия Гитлера использовала тут и специфическую баварскую грубость, в чью политическую разновидность она как раз и превратилась. Побоища в залах с отрыванием ножек стульев и запусканием в противников пивных кружек, «избиения», кровожадные песни, «воля рукам» — всё это было элементами грандиозной потехи. Показательно, что именно в это время вошло в употребление слово «наци», что представляло собой лишь сокращённую форму слова «национал-социалист», а для баварского уха звучало как уменьшительно-ласкательное производное от имени Игнац и носило доверительно-фамильярный оттенок, что и свидетельствовало о том, что партия уже вошла в самое широкое сознание.

Поколение участников войны, сформировавшее ранее ядро СА, пополнилось вскоре и людьми более молодого возраста, и в этом смысле движение было на самом деле «восстанием недовольных молодых людей». «Два рода вещей, — скажет Гитлер в это время в одном своём публичном выступлении, — способны объединить людей — общие идеалы и общее жульничество» [341], в СА одно вошло в другое неразрывным сплавом. В течении 1922 года в них наблюдается такой скачкообразный приток, что уже осенью была организована одиннадцатая сотня, возглавлявшаяся Рудольфом Гессом и состоявшая поголовно из одних студентов. В том же году в состав СА вошла самостоятельным соединением группа из бывшего добровольческого отряда Росбаха во главе с лейтенантов Эдмундом Хайнесом. Создание многочисленных спецформирований придавало СА все более военный облик. Сам Росбах составил отряд самокатчиков, имелись подразделения связи, моторизованный отряд, артиллерийская батарея и отряд кавалерии.