Марк Галлай - Я думал: это давно забыто

— Это надо же! Шурка Яковлев, которого старожилы авиации помнят мальчиком на планёрных слётах в Крыму, — замнаркома!

Впрочем, Яковлев быстро показал себя. Проявил незаурядные способности к тому, чтобы свободно ориентироваться в так называемых коридорах власти, вплоть до кабинета Сталина, весьма к молодому конструктору благоволившего.

В интересах истины надо заметить, что не с одними лишь придворными интригами было связано имя Яковлева. Возглавляемое им конструкторское бюро выпускало самолёты, пользовавшиеся у лётчиков большой популярностью за присущую им лёгкость, манёвренность и простоту пилотирования. Во время Отечественной войны в наших Военно-воздушных силах без малого половина боевых истребителей носила наименование «Як». И все же больше всего разговоров в авиационной среде велось не о конструкторских достижениях Яковлева (хотя и о них, конечно, тоже), а об его удивительной непотопляемости, умении ловко общаться с сильными мира сего, где он чувствовал себя как рыба в воде.

Однажды мой друг авиаконструктор И.А. Эрлих, бывший одно время заместителем Яковлева, рассказал, как Александр Сергеевич — имя Шурка из обихода вышло уже давно — провёл беседу со Сталиным.

До Яковлева на приёме у Сталина был артист, игравший вождя в нескольких так называемых историко-революционных фильмах. В заключение разговора Сталин спросил у своего посетителя, не нужно ли ему чем-нибудь помочь. Артист незамедлительно выпалил, что хотел бы иметь автомашину. Видимо, просьба показалась его собеседнику мелкой — к секретарю ЦК партии с такой ерундой, — и последовал брезгливый приказ: «Дайте этому человеку автомобиль». С вошедшим в кабинет Яковлевым Сталин переговорил по каким-то очередным деловым вопросам, после чего задал тот же вопрос: не нужно ли чего?

— У нашего конструкторского бюро и у меня лично, товарищ Сталин, все, что необходимо, есть. Вот только одна просьба… — сказал Яковлев.

— Ну, что ж, говорите, какая просьба.

— Нам бы очень хотелось иметь вашу фотографию. И, если можно, с автографом. Мы бы повесили её в главном зале нашего бюро, чтобы была постоянно у всех на виду. Больше ничего нам не надо.

Явно довольный таким поворотом дела Сталин распорядился принести несколько своих фотографий, написал на одной из них пожелание успехов их КБ и отдал Яковлеву. На работе сослуживцы встретили его сообщением о том, что по радио передали о награждении КБ и его Главного конструктора. Главное было, конечно, не в орденах (хотя им в то время и придавалось немалое значение), а в дополнительных возможностях, связанных с «монаршей милостью».

Один из талантов истинного царедворца — умение просить немного так, чтобы получить многое. Так было, наверное, во все времена. Было и у нас. Впрочем, только ли было?..

Одним из непременных элементов жизни советского человека была в течение нескольких десятилетий так называемая политучёба. Предполагалось, что мы должны всю жизнь поднимать свой идейный уровень. Правда, на практике это сводилось к пережёвыванию одних и тех же «источников», вроде Краткого курса истории партии. Определённой отдушиной служила форма политучёбы, именовавшаяся «самостоятельным изучением первоисточников». Для этого требовалось составить план — перечень литературы, которую самостоятельно занимающийся обязывался изучить в течение очередного учебного года и сдать зачёт комиссии парткома. Перечень составляли из материалов либо самых простых (что, однако, не всегда проходило при утверждении индивидуального плана в парткоме), либо, напротив, максимально сложных, вроде «Материализма и эмпириокритицизма» (в расчёте на то, что на таковую тему не найдётся экзаменатора).

В один прекрасный день партийное начальство, убедившись в несовершенстве столь удобного для нас метода «самостоятельного изучения», изобрело новую форму политпросвещения — вечерний Университет марксизма-ленинизма. Конкретно занятия в этом университете сводились к тому, что вечером, вдоволь налетавшись, мы усаживались в институтском клубе и, в меру своих сил преодолевая дремоту, слушали очередного, редко мало-мальски интересного лектора. Особой любви, как нетрудно понять, эти занятия у нас не вызывали.

Успешнее всего приспособиться к сложившимся обстоятельствам удалось нашему коллеге выдающемуся лётчику-испытателю Сергею Николаевичу Анохину. В одном из испытательных полётов он потерпел серьёзную аварию, в которой потерял левый глаз. После чего, выздоровев, продолжал летать. Это само по себе было редкостью — мировая авиационная практика знает считанных по пальцам одной руки одноглазых лётчиков. Но Сергей и среди них был уникален — не просто летал, а летал как испытатель новых, скоростных, реактивных (новинка того времени) машин. Причём и тут был из лучших.

На месте отсутствующего глаза он поначалу носил чёрную повязку, затем ему выписали из Германии искусственный глаз. Но к повязке он привык и носил попеременно то её, то этот стеклянный глаз. А иногда — тут мы приближаемся к тому, что послужило поводом для этих заметок, — и то, и другое вместе: именно в таком комплекте он приходил на занятия Университета марксизма-ленинизма. Когда занятие входило в привычное русло и лектор терял необходимую бдительность, Серёжа перекидывал повязку на здоровый глаз, подпирал голову руками и мирно подрёмывал, уставившись на лектора немигающим стеклянным глазом.

Не знаю, точно ли все было так на самом деле, но слух об этом получил широкое распространение. Как, впрочем, и многие другие легенды об Анохине — он был из того сорта людей, к которым легенды легко пристают. Не случайно ведь жизнь одного человека обрастает легендами, а жизнь большинства других — нет. Наверное, до того, как стать объектом легендотворчества, надо сделать немало в действительности — приучить людей к тому, что именно с ним может случиться нечто необыкновенное.

ЦУПа — Центра Управления Полётами — такого, каким мы сегодня его знаем: с рядами операторских пультов, многометровыми дисплеями, балконами для гостей в 64-м году ещё не существовало. Управление космическим полётом осуществлялось из небольшой комнаты в пристройке к Монтажно-испытательному корпусу (МИКу) космодрома, именовавшегося в открытой прессе Байконуром (хотя посёлок Байконур находился в нескольких десятках километров). В этой комнате были установлены телефоны, сюда стекалась вся информация с наземных и морских пунктов слежения, здесь находился почти весь состав Государственной комиссии и технический руководитель полёта. «Двадцатый» — таков был позывной Главного конструктора С.П. Королева. Тут же обычно пребывали все нужные (а также некоторые на данном этапе работы ненужные, вроде автора этих строк) специалисты, готовые ответить на любой возникший по ходу дела вопрос.