Дэвис Хантер - The Beatles

В Великобритании полный аншлаг в самых больших театрах Манчестера, Бирмингема или Глазго означает не больше двух с половиной тысяч зрителей. Самый большой театр в Великобритании, где обычно дают сборную программу, - это «Хаммерсмит Одеон» на четыре тысячи мест.

Но даже десять таких битком набитых театров не идут ни в какое сравнение с одним аншлагом на стадионе «Шей», который, как мы уже говорили, собрал в первый концерт «Битлз» пятьдесят пять тысяч зрителей.

Из-за того, что «Битлз» брали себе очень высокий процент от выручки (отчисления в их пользу составляли в конце концов пятьдесят процентов), а также из-за непродолжительности их гастролей Клифф Ричард принес мистеру Хаузу большую прибыль, чем эта группа. Между октябрем 1958 года и февралем 1963 года Клифф Ричард совершил с Артуром одиннадцать турне. «Битлз» же за два года, с февраля 1963-го по декабрь 1965-го, выезжали на гастроли семь раз, из которых шесть прошли с Артуром.

– Главное достижение «Битлз» состоит в том, что они открыли американский рынок для британских артистов. До «Битлз» никому туда проникнуть не удавалось. Они одни этого добились. Сюда, в Англию, я привозил множество американских звезд, но туда не выезжал никто. В Америке к англичанам не проявляли никакого интереса. Открыв Америку, «Битлз» заработали для нашей страны огромные деньги.

Когда Артуру и многим другим стало ясно, что с гастролями покончено, «Битлз» сообщили об этом публично.

– Наша музыка настолько усложнилась, - объясняли они, - что нам уже не обойтись без полных составов оркестров и использования электронной техники, - это, конечно, не позволяет нам выступать перед публикой. В этих словах есть доля истины. Однако главная причина состоит в том, что за долгое время ребятам осточертело все, что они делали. Они устали носиться по всему миру и появляться перед публикой напоказ, словно в полупристойном стриптизе. Им надоело делать на сцене все время одно и то же. Они считали это фарсом, издевательством. Нил и Мэл, их гастрольные администраторы, страдали от постоянного напряжения, от паники, хаоса.

– Концерты в Штатах под открытым небом, - говорит Мэл, - я вспоминаю с ужасом. Однажды ребята выступали на бейсбольном стадионе, прямо посредине поля. Они стояли там в окружении тридцати тысяч фанатиков, которые вопили в ожидании. Я спросил импресарио: «Где розетки, шеф?» Он удивился: «Что? Разве они играют не на гитарах? Разве не так?» Он не знал даже, что они играют на электрических гитарах. Пока электрики не сделали свое дело, мы пребывали в полной панике. Когда перед концертом на открытом воздухе собирались тучи, и вот-вот должен был пойти дождь, я хватался за голову. Если бы вода попала в провода, все взорвались бы, а если решиться и прервать представление, то детки из публики бросятся на поле и разорвут моих ребят в клочья.

– Они раз и навсегда научились, - говорит Нил, - выходить на сцену в последнюю минуту или даже чуть позже. Выйди они хоть на миг раньше - по пути из артистической их затерла бы толпа. Когда они мчались на сцену изо всей мочи, опаздывая на свой концерт, их все-таки пропускали. «Битлз» так поступили и во время их первого шоу у Эда Сэлливана в Нью-Йорке. Эд покрылся холодным потом в ужасе от того, что они опаздывают, - ведь это был прямой эфир. Всю вину он свалил на меня.

– Во время гастролей мы порой попадали в опасные переделки, - рассказывает Ринго, - но как-то никогда не придавали им значения. Однажды в Техасе загорелся самолет - все чуть не умерли от страха. В другой раз мы летели из Ливерпуля в Лондон с открытым иллюминатором. Мы, конечно, немножко приуныли, когда в Соединенных Штатах нам предсказали, что наша группа погибнет в авиационной катастрофе, - не очень приятная перспектива.

Этот прогноз выдала та самая женщина, которая предсказала смерть президента Кеннеди. Нашлись артисты, которые отказались летать в одном самолете с «Битлз». Мэл написал своей жене. Лил, прощальное письмо, поскольку был уверен, что скоро погибнет.

– В «Кау Палас» в Штатах мы были в двух шагах от смерти, - говорит Ринго. - Толпы набросились на лимузин, в котором мы, по их сведениям, находились. Они продавили крышу. Нас бы убили, но мы в это время прятались в машине «скорой помощи» под охраной семи морских пехотинцев. Так нас умыкнули с этого концерта. Вокруг нашей четверки все время происходила какая-то возня. То полиция, то театральный люд, то гостиничный персонал. У себя в номере мы уже считали себя в безопасности, но ведь существовали еще и служащие гостиницы, которым тоже подавай автографы. На их лицах было написано: а почему нет? Что вам стоит? Вы ведь работали сегодня каких-то полчаса. Но мы к этому времени проехали не меньше 2000 миль после последнего получасового концерта, не говоря уж о том., что по крайней мере две недели не ели и не спали по-человечески. Американская полиция досаждала нам не меньше - тоже требовала автографы. Однажды я застал одного полицейского, который шарил по нашим карманам.

Джордж говорит, что они затосковали от всего этого уже во время первого крупного турне по Америке в 1964 году. И когда они вдвое сократили его сроки, это ничуть не скрасило сами гастроли.

– Просто-напросто завершился определенный цикл, - считает Джордж. - В Гамбурге мы играли по восемь часов подряд и обожали это дело, потому что узнавали друг друга, узнавали, на что способны вчетвером, кайфовали и безумствовали.

В Ливерпуле мы играли не так много, но все равно это было сплошное удовольствие. Вместе со слушателями мы составляли единое целое. Жили с ними одной жизнью. Никогда ни один номер мы не репетировали. Может и стоило глянец навести, но выступать в «Кэверн» и так было здорово. Остроты, шуточки - все рождалось тут же, - мы были среди друзей. Потом начались гастроли, и сначала это было великолепно: наши выступления стали короче, каждый номер был сделан и мы работали над новыми песнями. Но и это исчерпало себя. Мы колесили по миру по одной и той же колее. Слушатели сменяли друг друга каждый день, а мы продолжали делать одно и то же. Не получали никакого удовлетворения. Никто ничего не слышал. Все сливалось в диком кровожадном реве. Мы деградировали как музыканты, играли одно и то же дерьмо изо дня в день. Удовлетворения не было.

– Все это уничтожало наше искусство, - соглашается Ринго. - Людской шум забивал нас напрочь. В конце концов я стал играть только слабую долю вместо постоянного бита. Все равно я не слышал себя, несмотря ни на какие усилители. В залах мы то и дело стояли слишком далеко друг от друга. Живьем мы исполняли наши вещи гораздо быстрее, чем на пластинках, главным образом потому, что сами себя не слышали. Иногда я вступал не вовремя, потому что сплошь и рядом не представлял, какое место мы играем. Доходило до того, что мы притворялись, будто поем, особенно если першило в горле.