Александр Покрышкин - Небо войны

Рассказы Пильщикова о лагерной жизни в плену, о трудном пути следования под охраной конвоя заставили меня думать о Бабаке, о его участи. Где он может быть? Если жив, то как его разыскать? И его тоже, наверное, после освобождения ведут под строгим надзором вооруженных часовых, заставляют спать на земле в лагерях для отдыха.

По дорогам Германии в это время следовало много колонн бывших военнопленных, гражданского люда, освобожденного из западных зон. Я и раньше не пропускал ни одной такой колонны, чтобы не спросить, нет ли среди них летчиков. Однажды мне передали в Ризу, что какой-то человек, шедший в длинной веренице военнопленных, крикнул проезжавшим навстречу летчикам: «Скажите Покрышкину, что Бабак в Чехословакии!»

Дошедший до меня через третьи руки этот возглас летчика ничуть не потерял своей трагической сущности. Я пригласил Трофимова, Сухова, и мы в воскресный день поехали на машине искать Бабака.

В Чехословакии объехали несколько лагерей, расспрашивали о летчике. Кое-где нам вообще не отвечали на наши расспросы, другие начальники конвоев, взглянув на мои погоны и на Золотые Звезды, искренне признавались, что такого – капитана, Героя Советского Союза – среди своих не замечали. К вечеру мы подскочили еще в один пересыльный пункт. Часовой, стоявший у ворот, не пропустил нас. Мы вызвали начальника.

– Летчики есть, – коротко сообщил он. – Один из них осточертел мне своими домогательствами. Выдает себя за Героя. Видали мы их!..

– Пригласите его к нам, – попросил я.

Начальник провел нас в свою резиденцию, сам отправился куда-то.

Бабак появился на пороге – оборванный, с черными струпьями от ожогов на лице, худой, изможденный. Увидев нас, он бросился к нам, но начальник конвоя преградил ему путь.

– Гражданин, назад! – заорал он.

Бабак остановился. В его глазах сверкнули слезы.

Мы подошли к Бабаку, обступили его.

Начальник притих.

– Я забираю капитана Ивана Бабака в свою часть, – сказал я ему. – Мне неизвестно, где вы были во время войны, по вас не видно, чтобы вы воевали с винтовкой в руках или на танке, а он сбил в воздухе свыше тридцати самолетов. Он заслужил любовь всего народа!

Мы все же увезли Бабака. В пути он рассказал нам, что с ним произошло тогда, в воздухе. Он пытался перетянуть через линию фронта на горящем самолете. Пламя слепило, обжигало лицо и руки.

Летчик уже понимал, что сесть не сможет, и выпрыгнул в полной уверенности, что он на нашей стороне. Но на земле его сразу схватили немецкие солдаты. Больной, с обожженным лицом, он был брошен в лагерь. Лечили его сами военнопленные, чем было.

Мы слушали Ивана и радовались, что он с нами, вместе мчимся на быстром комфортабельном «хорхе», что вокруг нас зеленеют поля, цветут деревья, все дышит весной, жизнью. Мы помнили, что на Бабака было послано представление к званию дважды Героя Советского Союза, и считали, что его судьба теперь сложится счастливо: ему присвоят это высокое заслуженное звание, а беды и огорчения – их надо понемногу забывать… Перед нами только открывался необозримый простор жизни и труда. Мы ведь совсем молоды!

В Москве началась полоса приемов, праздников, подготовки к Параду Победы. Со всех фронтов в столицу были вызваны люди. Я оставил своих друзей в городе на Эльбе, чтобы не скоро встретиться с ними. К возвращению теперь не торопила война, не подгоняли наступления. Жизнь, такая дорогая, такая непостижимо прекрасная, вырванная нами из кровавых рук завоевателей, звала нас к деяниям, радостям, горению.

И на сей раз в чудесное майское время мне снова довелось любоваться просторами нашей земли с подоблачной высоты. Давно моя душа тосковала по родной природе, по всему своему. Хотелось посмотреть на все вблизи, подышать воздухом нашей весны. Но самолет стремился к Москве.

Москва майская встречала нас оставленными со Дня Победы флагами, транспарантами, шумной, полнокровной жизнью, радостью ее тружеников. Она испытала на себе грозное дыхание войны, слыхала вой вражеских самолетов и взрывы бомб, она отдавала фронту своих сыновей и дочерей, все свои силы и разум и теперь принимала признание и горячую любовь всех советских народов, всех народов мира, искреннее уважение всех государств. Мы, фронтовики, возвращались в Москву, как возвращаются воины с поля битвы к своей ласковой и мужественной матери. Партия и правительство, столица нашей Родины чествовали победителей.

На встречах и приемах в Москве все говорило о величии свершившихся событий, о могуществе нашей армии и страны, о том, что наша победа над фашистской Германией добыта всеми советскими народами, сплоченными ленинскими идеями дружбы и братства. Принимая благодарность Родины, партии здесь, в Москве, мы в мыслях делили ее со всеми, кто в этот час стоял с оружием на рубежах Победы, кто отдал за нее свою жизнь.

В штабе ВВС мне сказали, что я и еще несколько летчиков из 2-й воздушной включены в состав сводного полка Первого Украинского фронта для участия в Параде Победы. Дата парада еще не была объявлена, его участники только начали съезжаться в столицу, и я снова решил повидать свою семью. У меня было дней пять, которыми я мог распорядиться как хотел.

Мне разрешили на это время выехать из Москвы. Накупив каких можно было подарков, я отправился в Новосибирск самолетом.

День был теплый, солнечный. Деревья, газоны, скверы в городе зеленели. Еще издали я увидел, что в нашем доме настежь раскрыты все окна, и весна, солнце залили все комнаты.

Как делали все фронтовики, я приехал домой без телеграмм и предупреждений. Да, нас каждый день ожидали родители, жены, дети. Впрочем, что касается меня, то дочь… Свете шел седьмой месяц. Когда я взял ее на руки, она начала отпихиваться, изо всех сил вырываться к матери. Но вскоре дочурка смирилась, привыкла ко мне.

Вечером сошлись друзья, близкие. За ужином секретарь парткома Алексей Иванович Шибаев предложил завтра же выехать «на природу». Идея была одобрена – лучшего отдыха для себя я не мыслил и, когда утром услыхал под окнами грохот колес по мостовой и зычный кучерский оклик: «Тпррр, стоять!», сразу догадался, что Алексей Иванович решил полностью оторвать меня на несколько дней от цивилизации и от современной жизни.

Пролетка, запряженная серой в яблоках лошадью с дугой и колокольчиком на ней, сиденья, застланные простым ковриком, ездовой во всей своей обычности – как все это не было похоже на то, чем я жил в последние годы, каким милым все казалось! Оно возвращало меня в Новосибирск моей юности.

Мария со Светой и я заняли заднее сиденье, Алексей Иванович приспособился вместе с кучером, и наша коляска затарахтела по улице, вызывая со дворов собачонок и обращая на себя взгляды всех прохожих.