Сью Роу - Частная жизнь импрессионистов

В его коллекции в том числе находилось 48 полотен импрессионистов. Поскольку они представляли меньший интерес, их раскупили на второй день, когда схлынул основной ажиотаж. Самая крупная из уплаченных сумм – 505 франков; цена большинства картин колебалась от 35 до 500 франков.

Самым большим огорчением для Ошеде (если не считать собственного разорения, разумеется) было обесценивание картин Моне. Жорж Пети, действующий отчасти или полностью от имени Моне, купил три картины за 173 франка. Де Беллио получил «Восход солнца. Впечатление» за 210 франков. Мэри Кассат приобрела «Пляж в Трувиле» за 200 франков. Фор и Шоке тоже купили картины Моне (к великому недовольству автора, это означало, что Шоке теперь заимел три его картины всего чуть более чем за 200 франков).

Самую низкую цену – семь франков – заплатили за картину Писсарро, девять полотен которого ушли за 400 франков в общей сложности. Для него эти торги стали катастрофой: картины обесценились, а ему по-прежнему приходилось вести каждодневную борьбу, чтобы сводить концы с концами. Он снова был вынужден таскать свои картины по улицам в отчаянной надежде найти хоть одного покупателя, который, по его словам, спас бы ему жизнь, – должен же существовать такой человек. За год аукционные цены на его картины упали в среднем до сотни франков.

– И снова, – жаловался он Мюре, – у меня нет ни гроша.

В «Нувель Атэн» Джордж Мур, по обыкновению, сидел в уголке, наблюдая и прислушиваясь к беседам художников. Он обратил внимание на то, что Писсарро в окружении молодых студентов Школы изящных искусств, ловящих каждое его слово, не выказывает признаков подавленности или тревоги. В 48 лет у него были совершенно седая борода и почти лысый череп: он напоминал мудрого пророка или «Авраама из оперы-буфф – с длинной седой бородой». Как-то, когда он появился в кафе с развевающейся бородой и картинами под мышкой, кто-то крикнул: «Привет, Моисей!»

На протяжении всех торжеств июня 1878 года погода в Париже оставалась прохладной, солнца почти не было, и все время шли дожди. Пока Писсарро топтал парижские улицы, Жюли в Понтуазе сходила с ума. Ей нечем было отдавать долги, оплачивать аренду дома, к тому же дожди погубили ее огород.

Потом от Теодора Дюре пришло письмо, в котором он сообщал, что не сможет в ближайшее время покупать картины. Жюли переслала письмо мужу в Париж, добавив от себя на обороте, что их корова утонула в реке.

Где же ты, черт возьми? – писала она. – Прошло две недели, а ты не стал богаче, не продал ни одной картины, не получил работы. Я ничего не понимаю. Надвигается зима, а ты провел все лето в Париже, притом что сам же говорил: летом там никого нет. Что ты там делаешь? Я так устала от этой жизни.

Жюли никак не могла взять в толк, почему так трудно продать картины. Ей было известно, что существуют аукционные дома, торговцы-посредники и коллекционеры, и она не понимала, почему Писсарро не может просто продать им свои работы. В чем проблема? Жюли была убеждена, что он просто плохо старается.

Твоя мать думает, что это так просто, – написал Писсарро сыну Люсьену. – Неужели она считает, что мне доставляет удовольствие бегать под дождем по грязи с утра до вечера, не имея в кармане ни гроша, сбивая ноги, чтобы сэкономить на омнибусе, притом что я обессилел от усталости и вынужден считать каждую монету, чтобы пообедать или поужинать? Уверяю, это вовсе не забавно. Единственное, чего я хочу, – это найти кого-нибудь, кто поверит в мой талант настолько, чтобы решиться спасти жизнь мне и моей семье.

Одного-двух новых покупателей ему все же найти удалось. Братья Ароза́ (богатые банкиры) купили у него восемь картин, и молодой торговец живописью Портье начал проявлять интерес к его работе. Но Писсарро по-прежнему в основном зависел от милости Мюре и Кайботта, которые продолжали покупать его полотна, чтобы помочь ему. Проблема крылась в том, что круг потенциальных покупателей был слишком узок, а все художники – Моне, Сислей и Ренуар – так же, как Писсарро, стучались в одни и те же двери.

Что мне пришлось пережить, ты и представить не можешь, – сетовал он в письме к Мюре. – Но то, через что я прохожу сейчас, еще хуже, гораздо хуже, чем было тогда, в молодости… потому что сейчас я чувствую, будто у меня больше нет будущего. И тем не менее, доведись мне начать все сначала, думаю, я повторил бы все без колебаний.

В сентябре, после того как родила еще одного сына, Людовика, Жюли решила: все, с нее довольно. И развернула новую кампанию за то, чтобы заставить Люсьена работать. Писсарро был полон опасений, но Жюли оставалась непреклонна.

– Искусство – это для богатых, – сказала она. – А его задача – приносить в дом еду.

Лондонский деверь покойной сестры Камиля Эммы Альфред Исааксон предложил найти для Люсьена работу в Англии, на текстильной фабрике. Это подстегнуло брата Камиля, тоже Альфреда, к действию. Он нашел для племянника место упаковщика в Париже.

Жить Люсьен должен был на улице Пуассонье у своей властной бабки Рашели, которой исполнилось к тому времени 83 года. Она была прикована к постели и жила с племянницей Амелией, модисткой, которая готовила Люсьену безвкусный суп. На работе он путал адреса на упаковках, посылая предназначенные для Индии посылки в Китай.

Его работодатель сказал Камилю:

– Ваш сын хороший парень, но у него нет никаких деловых задатков, и сомневаюсь, что они когда-нибудь появятся.

Моне у себя на улице Монсей становился все более подавленным, теряя иллюзии. Он начал мечтать о жизни в деревне. Однажды в августе, оставив Камиллу с детьми, Клод рано утром отправился на вокзал Сен-Лазар, сел на восьмичасовой поезд и поехал на запад, вдоль извивающейся реки, в Мант, где нанял конную повозку. Громыхая по проселку, та отвезла его за десять миль, к склону Сен-Мартен ля Гаренн. Там, в излучине реки, находилось несколько маленьких островков. Известняковые утесы справа простирались до Рош-Гийона и дальше. Левый берег порос лесом. Оттуда виднелась старинная деревня Ветей с теснящимися вокруг церкви на берегу Сены домами под серо-коричневыми крышами. Вдали таинственно проступали бледные холмы.

На картине Моне «Ветей в тумане» деревня с противоположного берега реки напоминает обнесенный рвом призрачный романтический замок, высоко вздымающийся над водной рябью. Цветовая гамма крыш придает пейзажу мягкий дымчатый флер и создает впечатление бесплотности и нездешности. Красота этого места пленила Моне. 1 сентября он сообщил Мюре: «Я устроил себе студию на берегу Сены в Ветее – восхитительное место».

Ветей, расположенный вдали от наезженных путей и недоступный по железной дороге, обещал семье Моне очевидное преимущество недорогого жилья. Неудобство состояло в том, что поездка в Париж отнимала лучшую часть дня. Здесь Моне мог успешно отрезать себя от столичной жизни, но это не служило аргументом в пользу переезда, поскольку возможности продажи его работ только уменьшались.