Миша Лев - Горит свеча в моей памяти

О героической смерти Велвела Редько, которая была документально подтверждена, я рассказал в своем предисловии к его сборнику, который вышел в Тель-Авиве в 2004 году. Погиб он на поле боя под Каневом около Киева. В кармане солдатской гимнастерки Велвела были найдены еврейские стихи, которые он успел написать в свободные минуты между боями.

Стихи остались.

Я, конечно, знаю, что от моих невеселых рассказов ваше настроение не улучшится, и мне не хочется вас расстраивать. Не хочется, но что сделаешь, когда память не отпускает. Быть может, лучше вовсе не помнить?

Глупости. Что значит «не помнить»? Как можно? Я сразу отказываюсь от этих слов. Если бы мы не помнили, то в Тель-Авиве спустя 63 года после гибели поэта не вышел бы сборник его стихов «Будет буря». Если бы мы не помнили, то поэт, прозаик, драматург Михаил Фельзенбаум не смог бы назвать стихи В. Редько «редкими жемчужинами» и в своем послесловии к книге не написал бы: «Эта тетрадка стихов осталась у его старшей сестры Клары и их отца Лейба. Тот сохранил рукопись своего сына и передал ее по наследству самому младшему из своих сыновей, Аврому Редько. Авром хранил ее 60 лет и недавно переслал спасенные стихи своему институтскому другу Лейви Гофштейну. Затем стихи прибыли к соученику и другу Велвела Редько Мише Леву и наконец попали в „Лейвик-фарлаг“ (издательство им. Г. Лейвика) [99] Издательство Союза литераторов Израиля, пишущих на идише. Этот союз носит имя поэта Г. Лейвика. . Настоящая живая цепь, как это принято в еврейской традиции».

Я получил шестьдесят стихотворений, записанных в обыкновенную школьную тетрадь. Многое вычеркнуто, потом восстановлено или просто оставлено несколько вариантов одного и того же стихотворения. Тетрадь была вложена в обложку из плотного картона, оклеенного темным коленкором, но все равно бумага сильно пожелтела. Читать пришлось при помощи лупы.

Благодаря киевскому поэту Риталию Заславскому и московской переводчице Марине Тумановой книжечка лирики Редько появилась на русском языке.

Но это еще не все. В сборнике «Будет буря» есть довольно большой цикл, который называется «Любовные мотивы». Вот первая и последняя строфы стихотворения «Первое письмо (Соне)»:

И еще одна строфа, отнюдь не случайно посвященная «Любимой девушке»:

Брат Велвела Авром спросил меня, знал ли я Соню, в которую тот был влюблен. Что за вопрос? Именно я передавал студентке Соне Хайкиной письма от Велвела. И почему «знал», если, едва закончив беседу с Авромом, я снял телефонную трубку, позвонил в Ришон ле-Цион все еще красивой Соне Хайкиной-Шмидер и рассказал, кому сообщил ее адрес.

Сама Соня купила несколько книжек Велвела и одну послала своей дочери Авиве, которая живет в Париже. Авива — польская писательница, но говорит и читает на идише.

Соня была из тех (теперь, к сожалению, приходится говорить «была») женщин, которые не скрывают, ни в кого они были влюблены, ни кто был влюблен в них. Стихотворение Велвела «Любимой девушке» напомнило ей о нем, написавшем: «Быть с тобою — больше, чем счастье»… Она, Соня, тоже была влюблена, но, как это часто случается, в другого, тоже студента нашего Еврейского отделения.

Поскольку я упомянул девушку из соседней комнаты, то, полагаю, должен хотя бы вкратце рассказать, как в той комнате жили студентки. Их комната была немного больше нашей (когда их дверь оставалась открытой, мы любили туда заглядывать). К тому же был случай, когда накануне большого советского праздника они нас, четверых соседей, пригласили на ужин. Об этом имеет смысл рассказать подробней, потому что детали служат приметами тех давно прошедших лет.

Девушки остаются девушками. В девичьих комнатах все блистало чистотой. Те же железные кровати, но поверх одеял цветные покрывала. Красивые занавески. На прикроватных тумбочках вышитые салфетки. Какая-то парфюмерия в бутылочке с нарисованной кремлевской стеной. Я это все запомнил, потому еще недавно за такой обывательский уют могли исключить из комсомола. Так жили девушки. Но в соседней комнате все было немного по-другому. Девушки создали студенческую коммуну. К ним присоединилась (а, быть может, не присоединилась, а основала эту коммуну) дочь партийного руководителя А. И. Рыкова.

Не так-то просто произнести это имя — Алексей Иванович Рыков. Ого! Однако современному читателю приходится напомнить, кто это: в 1924–1930 годах Рыков был председателем Совета народных комиссаров. Можно сказать, премьер-министр, второе после Сталина лицо в государстве.

В конце 1920-х годов Рыков вышел у Сталина из милости. В данном случае с его, Сталина, точки зрения, было за что. Рыков был против отмены нэпа, против слишком быстрых темпов коллективизации сельского хозяйства и индустриализации страны. Пока что его, бывшего «вице-короля», спустили с Олимпа и назначили народным комиссаром связи.

В марте 1937 года А. И. Рыков, Н. И. Бухарин и несколько других руководящих деятелей были обвинены в создании преступной группы, которая стремилась ликвидировать советский режим и занималась шпионажем, вредительством, террористической деятельностью. Все они были приговорены к расстрелу.

Студенческая коммуна у некоторых вызывала зависть: дочь народного комиссара вела себя более чем скромно, но принести из дома что-нибудь вкусненькое для всех коммунаров она все же старалась.

Еще один пример в таком же роде: мы писали заявление, чтобы нас приняли на подготовительные курсы Педагогического института имени А. С. Бубнова. Сегодня его имя, как и другие, как множество других, забыты, и все же… Бубнов был секретарем ЦК Партии, народным комиссаром просвещения и еще много кем, пока однажды ночью его не арестовали. Все повторилось так же, как с Рыковым. И чтобы больше не надо было менять название института, ему присвоили имя уже покойного Ленина.

Мне остается напомнить, что расстрелянные наркомы были фанатично преданы идеям, которые пропагандировали Ленин и Сталин, и готовы за них пожертвовать жизнью. Попробуй сегодня это объяснить.

Ну а мы, думающие студенты? И особенно наши учителя, наши воспитатели? Речь не шла о том, чтобы «строить баррикады». Но мы, по крайней мере, должны были почувствовать, кто и каким образом ведет нас к «светлому будущему». Должны были, но до этого не дошло ни тогда, ни позже. Так было, и большой вопрос, могло ли оно быть иначе.