Евгений Шварц - Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма

8 марта.В Майкопе жить нам было негде. С Бударным папа поссорился, а у Капустина — последняя наша квартира в Майкопе — шел ремонт. Папа поселился в больнице, во флигельке, где жили фельдшерицы, в комнате, где ночевал дежурный врач, а я у Агарковых. Я хотел рассказать Сашке о событиях моей жизни — и не мог. Не мог даже начать. Нина Александровна и маленькая Нина еще не возвращались. В доме жили мы вчетвером: Сашка, Иосиф Эрастович, рыжебородый добродушный студент — практикант и я. Вспоминаю эти дни без горечи и без радости. Альбомы с полупристойными открытками и такой же полупристойный альбом из Парижа, совершенно невозможный у нас, лежали по — прежнему в зале на столе и производили на меня впечатление еще более сильное. Привело это к тому, что я попытался ухаживать за бабой, которая мыла пол, и получил резкий отказ. Иосиф Эрастович в это время работал в кабинете, через две комнаты, Сашка лежал в саду на траве и читал. Я до смерти испугался, что баба закричит на меня и поднимется скандал на весь дом, но, к счастью, она обругала меня шепотом. Была она, с моей точки зрения, достаточно некрасива для греховных наслаждений. Получив отказ, я убежал из дому. Самоуверенности моей был нанесен страшный удар. Иосиф Эрастович к этому времени невзлюбил меня, со свойственной ему переменчивостью. Разговаривал он со мной небрежно. Прерывал меня, когда я начинал рассказывать что — нибудь. Да это и понятно. Я был, вероятно, трудным мальчиком в то время. Соединение ни на чем не основанной самоуверенности — и явная слабость и уступчивость. Чуткость и туповато сть. Нервность. Рассеянность — я все вспоминал сочинское прошлое и мечтал о будущем. Было отчего смотреть на меня с раздражением.

9 марта.Прощаясь с домом Бударного, постараюсь рассказать то, что забыл. Необыкновенно теплая зима. Новый год встречают в летних пальто. В январе совсем тепло, и вот за нашей беседкой расцветает яблоня. Она выглядит празднично. Стоит доверчиво на солнышке. Ложная весна! Сашка Агарков у нас в гостях. Я по какому — то поводу ссорюсь с мамой. Когда мы выходим на улицу, он говорит мне: «Каждый раз, когда ты грубишь своей матери, я даю себе слово никогда не грубить моей и вечно это слово нарушаю». Я вставил эту фразу в пьесу ‘Брат и сестра» через много — много лет. Я болен малярией. Мама уезжает в гости к нашим знакомым на хутор. (Их фамилия Мищенко?) И привозит оттуда мне в подарок породистого охотничьего щенка, необыкновенно милого, длинноухого, золотистой атласной шерсти, вся морда в складках. Он получает прозвище Пьерка. Он вечно смешит нас — нескладен, весел, неуклюж. Однажды у него распухла щека, видимо, его укусила оса. Более грустной и смешной морды не придумать. К году стал злым. Я разнимал его с соседской собакой, и он в пылу боя так укусил меня, что след его зуба остался на ноге до сих пор. Сынишка фотографа Мухина принес нам в подарок привезенную из станицы какую — то птицу. Дичь. И Пьерка укусил беднягу. И малмик плакал больше от сознания несправедливости. Он пришел к нам с подарком — и вдруг такая обида. И вдруг Пьерка заболел чумой. Все мы жалели беднягу. И только Наташа Соловьева, ставшая в те дни задумчивой, нервной — слезы все наворачивались ей на таза, сказала мне брезгливо, с таинственным ужасом: «Говорят, что чума у собак все равно, что сифилис у людей». Мы водили Пьерку к ветеринару. Пес на один день повеселел было, а потом погиб.

10 марта.В это же время прижилась у нас лохматая собака по имени Дон. Она исчезла, а в те дни появилось объявление о том, что бродячие собаки будут вылавливаться, сохраняться в течение трех дней, а затем уничтожаться. Выкуп — один рубль. Здесь же приводился адрес собачьей тюрьмы. Далеко, где — то за кладбищем, по дороге в Ханскую. Взяв у старших рубль, а у кого — то из знакомых велосипед, я отправился по указанному адресу. Неприветливый парень предложил заглянуть в оконце, проделанное в двери, и впустить… что я пишу! — и позвать свою собаку. Я увидел в полутьме встревоженные собачьи морды. В самом дальнем углу сидел, как виноватый, Дон. Я позвал его. Не теряя виноватого и приниженного выражения, Дон безрадостно, словно не веря себе, пробрался к двери. Неприветливый парень получил рубль и, осторожно приоткрыв дверь, выпустил моего пса. Стелясь над травой, Дон побежал в сторону, в степь, потом, опомнившись, ко мне. Как — то по — новому, странно скрестив передние лапы, он стал прыгать ко мне на грудь. И только у самого нашего дома стал похож на себя. Возвращаясь из школы, я читал все подписи задом наперед. «Яифарготоф Артеп Анихум», и вскоре заметил, что могу короткие слова, сам не зная как, переворачивать мгновенно задом наперед. Ужасная история разыгралась у меня с физиком. Я нарисовал на доске колбу так плохо, что Викеше почудилось невесть что. Он выгнал меня из класса и пожаловался Бернгарду Ивановичу. Я пытался объясниться. Немец мне не поверил. С нарочитой грубостью он крикнул мне: «Вы врете! Вы врун». Я ходил объясняться к нему домой, но и тут он не поверил мне. Я ушел, заплакав. «Я не могу открыть дверь!» — крикнул я ему из передней. И тут он чуть смягчился.

11 марта.Бернгард Иванович спустился с нескольких ступенек передней к выходной двери и сказал нечто глубоко оскорбительное, но более мягко, чем говорил до сих пор. Он советовал мне смело говорить правду, если уж провинился. А я не был виноват! Итак, мы переехали опять в дом Капустина и начался последний период нашей жизни в Майкопе… Шестой класс реального училища тоже считался выпускным. В нем уж нельзя было оставаться на второй год. И экзамены предстояло держать по всем предметам. Происходило это потому, что вначале реальные училища состояли всего из шести классов, а седьмой был добавлен впоследствии. И некоторое время так и назывался — добавочным. Первое же событие, поразившее меня в начале года, заключалось в следующем. Милочка переменила квартиру. Крачковские жили теперь за женской гимназией, в противоположной части города, которую я до сих пор часто вижу во сне. Не часть города я вижу во сне, а квартиру Крачковских и дорогу к ней. Известие об этом переезде глубоко огорчило меня. Кончились наши встречи по дороге в училище. В это же время наметилась дружба, самая сильная дружба в моей жизни. Я разговорился с Юркой Соколовым и с Фреем, стоя возле раздевалки для младших. Я был в том вдохновенно — веселом состоянии, которое нападало на меня уже тогда. Мы стояли и смеялись. Это был мой первый разговор с Юркой. Его очень уважали в училище. Жоржик Истаманов даже как — то выражал, полушутя, удовольствие, что его зовут, как и Юрку, — Георгий Васильевич. Он внушал уважение сдержанностью, соколовской серьезностью, ловкостью в гимнастических упражнениях и, главное, — талантливостью. Он был замечательный художник. Помню его рисунок к басне «Лисица и виноград».