Евгений Шварц - Мемуары

В один из приездов мы застали дядю Колю больным. Он и так был бледен и худ, а тут с подушки на меня глянуло совсем уж длинное и белое лицо. Улыбка открыла широко зубы, отчего дядя стал не веселым, а совсем уж страшным. Он протянул ко мне руки, но я бежал с плачем.

Все мамины братья и сестры были насмешники. Главное удовольствие их было дразнить. Мама часто вспоминала, как привезла она первый раз папу в Рязань, еще женихом, знакомиться. И во время игры в городки братья так задразнили гостя, что он пришел к маме и сказал: укладывай чемодан, мы сейчас же уезжаем. А маму они изводили тем, что отец приехал стриженным наголо. Говорила, что жених красивый, а привезла чудовище.

Все Шелковы, кроме Гаврюши и Коли, были очень талантливыми актерами. Играли они в любительском кружке, который вел впоследствии известный историк театра барон Дризен. Фамилия эта звучала для меня далеко не торжественно. Насмешники Шелковы относились к барону хорошо, уважали его вкус, хвалили как режиссера, но, увы, назвали его титулом и именем ту самую болезнь, которой так часто страдали мы, дети, в летнее время.

Тетя Саша ставит наверх на платяной шкаф тарелку со сливками. Мама спрашивает, от кого она их прячет:

— К Ване барон Дризен пришел! — отвечает тетя. — Нет ли у тебя висмута?

Мама была характерной актрисой. Когда ей было восемнадцать лет, она сыграла Галчиху в «Без вины виноватые» так, что Дризен не хотел верить, что мама не видела в этой роли Садовскую.

Шелковы очень любили театр, любили еще больше играть в театре, одарены они были в этой области исключительно — но никто из них не пошел на сцену.

Я помню репетицию. Помню, как я стою на сцене рядом с мамой, и кажется мне, что я потерялся среди длинных темных юбок. И слово «репетиция» долго сливалось у меня с этим ощущением, не могу сказать, чтобы неприятным, а каким- то особенным. Подмостки. Полутемно. Мужчина с бородкой объясняет что — то. Я стою среди темных юбок, как в лесу, и держу маму за руку.

В Рюминой роще стоял заброшенный двухэтажный деревянный дом Рюминых. В одной из широких рам внизу не то было вынуто стекло, не то открывалась форточка. И вот дядя Коля подсадил меня, пустил через эту форточку к Рюминым в дом.

Большой зал открылся передо мной. У стены стояли белые кресла, стулья, шкафы, маленький, похожий на стол рояль с открытой крышкой. И все — таки зал казался пустынным. Все было бело. Бело с золотом. Вдруг я заметил лестницу с белыми с золотом перилами, ведущую по стене наверх. Охваченный восторгом, почувствовав внезапно прелесть этого заброшенного пустого и пышного зала, я побежал наверх по лестнице на антресоли. Не помню уж, как удалось Коле вытащить меня. Сейчас мне показалось, что он влез в форточку и поймал меня на самом верху лестницы и унес на руках.

Через эту же форточку забрался в дом Рюминых студент в зеленых брюках со штрипками. Я запомнил его брюки, потому что барышни, спутницы студента, закричали: «Сторож идет!» И студент высунул в окно свою тоненькую ножку в зеленых брюках и принялся дергать ею, делая вид, что не может вылезти. Барышни визжали и хохотали, а мы даже и не улыбнулись. Мы с мамой осудили студента. Он совершил страшный грех. Он ломался.

Вот несколько воспоминаний, которые трудно отнести к какому — нибудь определенному времени.

Это я помню и не помню. Но старшие вспоминали этот случай по разным поводам всю жизнь.

Пасхальный стол. Я в праздничном настроении вхожу в столовую. И вдруг старшие слышат отчаянный плач. Я рыдаю, указывая на поросенка, лежащего на блюде, и повторяю в отчаянье одно и то же слово:

— Хвостик, хвостик! — повторяю я.

Я смутно помню чувство ужаса от лежащего на блюде неподвижного, разрезанного животного с точно таким же хвостиком, как у живого.

Это я видел во сне? Не пойму.

Я стою в церкви. Судя по всему, в алтаре. Где — то позади, я чувствую, должна быть моя нянька. Но я почти забыл о ней. Гляжу. Священники в светлых ризах служат, поют, взмахивая кадилом, и важно и торжественно поворачиваются, кадят в разные стороны. Где — то между ними, на блюде или на тарелочке лежит нечто, принимаемое мной за сливочное масло. Это нечто имеет полукруглую форму. Из него рочему — то торчат волосики, прямые, с вершок в вышину. Эту странную службу я запомнил отчетливо на всю жизнь. И я в те времена часто играл в нее, поворачиваясь величественно и взмахивая кадилом.

Я потерял на улице маму. Я спрашиваю у людей, сидящих на лавочке возле магазина, где она, но люди только посмеиваются. А на другой стороне улицы, на крыше дома сидят гигантские дети, не то живые, не то нарисованные, и пишут что — то карандашами или острыми палочками на каких — то кругах. Много позже я узнал этих детей на рекламах граммофонной фирмы.

Я не помню имена своих нянек — они в моей жизни играли второстепенную роль. Я вырос на руках у мамы. Но когда я записывал свои первые, самые ранние воспоминания, имя Христина вдруг выплыло из тумана. Говорила она по — кубански. Вместо «ф» — «хв». Это я знаю вот почему. Я долго не умел говорить «р». И меня учили, когда я ошибался: «Р — р–р! Р — р–р-р! Понимаешь?» И однажды, войдя в комнату, мама услышала, как я учил няньку: «Не хвантан, а фонтан. Р — р–р-р! Р — р–р! Понимаешь?»

Я вижу ее веселое лицо в веснушках. Слышу, как мама кому — то говорит, что вот у меня наконец появилась хорошая нянька.

Мы с Христиной стоим в толпе и любуемся на чьи — то пышные похороны. Вернувшись домой и опершись о колено отца, я рассказываю ему, что мы с Христиной видели, как хоронили царя.

— «Цавя»! — передразнивает меня папа добродушно.

Вскоре я узнаю из разговоров старших, что хоронили вовсе не царя. Умер городской голова.

К удовольствию мамы, я после этого рисую голову на ножках и спрашиваю, таким ли был голова при жизни.

Христина была наша екатеринодарская няня. Идет полоса екатеринодарская.

Вот из тумана выступает Клара Марковна. Светлые волосы, пенсне. Приветливая улыбка. Фамилия ее Шимкина. Наша екатеринодарская приятельница.

Вот еще екатеринодарская фамилия — Дуля. Мы живем у них на квартире.

Тут я обрезал себе столовым ножом средний палец левой руки. И обрезал не очень сильно. Но шрам, впрочем едва заметный, сохранил на всю жизнь.

Однажды, войдя под стол, я увидел там кошку. Я заговорил с ней, а она протянула лапу и оцарапала меня. Ни с того ни с сего. Ни за что ни про что. Я очень обиделся.

Вскоре после этого мне нанесена была обида еще более глубокая.

В саду пасся теленок с едва прорезавшимися рожками. Он казался мне огромным. И вдруг тоже ни с того ни с сего бычок этот бросился на меня. Я с воплями пустился удирать. У самого перехода во двор бычок меня настиг и прижал своими рожками к плетню.