Валерий Карбалевич - Александр Лукашенко: политический портрет

Видимо, этим стремлением к полноте собственной власти и ощущением себя всемогущим обусловлено упорное нежелание президента отменить или ввести мораторий на смертную казнь, на чем настаивает Совет Европы. Ибо право карать вплоть до лишения человека жизни или миловать — это, согласно древним представлениям, один из важнейших элементов власти. И если вождь лишен права казнить, то какой же он вождь? В результате Беларусь — единственная страна в Европе, где применяется смертная казнь. Из-за этого она является последним европейским государством, которое не принято в Совет Европы.

Однако упоение властью, всемогуществом, славой, признанием не делают Александра Григорьевича счастливым, ибо его гложет страх перед будущим, страх потерять эту власть.

Приход к власти маргинальных политиков, людей с улицы возможен не в результате нормальной демократической практики, а лишь вследствие социальной революции или народного бунта. Нечто похожее произошло в Беларуси в 1994 году. Сам Лукашенко рассматривал свое восхождение на президентский пост как нечто экстраординарное, некое чудо. И данное обстоятельство лишь усиливает для него ценность этой самой власти.

Крутые социальные виражи весьма редко воздействуют благотворно как на общество, так и на политиков. В результате полученной родовой травмы плод получается с дефектом. Скоропостижное превращение директора совхоза в президента ничем хорошим закончиться не могло.

В нормальных условиях, как правило, к власти приходят люди, достигшие каких-то значительных успехов в своей жизни, совершившие последовательное восхождение по ступеням карьерной лестницы, морально и профессионально подготовленные к тому, чтобы занять высший пост в государстве. В европейских странах главы правительств — это в основном лидеры победивших партий. На постсоветском пространстве в 90-е годы во главе государств стояли бывшие руководители КПСС (А. Бразаускас, Л. Кравчук, П. Лучинский, Э. Шеварднадзе, Г. Алиев, Н. Назарбаев и др.). Во многих странах политическую карьеру делают успешные бизнесмены (С Берлускони в Италии) или даже известные актеры (Р. Рейган или А. Шварценеггер в США). И даже в случае государственного переворота к власти приходят генералы, занимающие высшие посты в военной иерархии.

Люди, ставшие успешными до вознесения на вершину власти, расстаются с нею менее болезненно: им есть куда уходить. У них под ногами твердая жизненная почва. Для таких людей расставание с властью является не драмой, а лишь сменой деятельности.

Трагедия Лукашенко (а вместе с ним и Беларуси) в том, что люди такого типа не умеют ничего другого, кроме как управлять государством. (В ноябре 2005 года на пресс-конференции для российских журналистов белорусский президент приводит слова В. Путина, сказанные в его адрес: «Мне кажется, кроме политики, ты ничего не умеешь делать»). Расставание с властью для таких людей равносильно концу света. Куда ему уходить? Директором совхоза «Городец»?

Из высказываний самого Лукашенко видно, что для него вопрос о власти — это вопрос жизни и смерти. Обвиняя своих противников в стремлении отстранить его от должности президента, он отождествляет это с покушением на свою жизнь. Белорусский лидер не сомневается, что если потеряет власть, то его ждет страшный суд: «И когда они захватят власть, тогда они все без суда и следствия, и это вы хорошо знаете, посадят меня на кол под одобрительные вопли западных наставников демократии»; Оппозиция состоит из «ужасных людей, которые уже сегодня думают о том, как они после моей отставки посадят меня в тюрьму или уничтожат»; «Они готовы сегодня продаться любому, лишь только бы свернуть голову Лукашенко, вскочить в кресло и разбомбить страну. Не получится, пока я жив». Обратим внимание на последние слова.

В своем известном интервью российскому телеканалу ТВЦ в июле 2005 года президент Беларуси заявил: «В истории был пример с Сальвадором Альенде. Я свой народ, свое государство и власть президента буду защищать сам, если надо — с оружием в руках, если надо — один… Я буду ее защищать, не боясь ничего. Я не сбегу из страны». Заявление поражает своей откровенностью. С оружием в руках можно защищать родину, народ, населенный пункт, семью. Это благородно и даже называется героизмом. Можно, наконец, защищать собственную жизнь, что звучит менее геройски, но вполне понятно. Но вот намерение защищать с оружием в руках свою власть, даже если он останется один, — это уже запредельно находится за рамками рационального. Иначе говоря, жизни без власти Лукашенко не представляет: она теряет смысл. Эти понятия для него тождественны. Жажда власти сильнее инстинкта самосохранения.

Поэтому президент создал такую политическую систему, в которой смена власти легальным способом невозможна. В 2004 году он с помощью референдума упразднил статью Конституции, ограничивавшую пребывание одного человека в должности главы государства двумя сроками. Процесс выборов — под полным контролем вертикали. Влияние извне успешно нейтрализуется. Но остаются нелегальные средства, неинституциональные пути смены власти. Что делать с тысячами манифестантов на улице? Это проблема, которая крайне беспокоит Лукашенко. Он часто лично руководит действиями милиции и спецслужб во время публичных акций оппозиции, в чем однажды сам признался. 27 октября 1999 года во время выступления в Госдуме России белорусский президент, рассказывая об оппозиционном «Марше свободы», сказал: «Я сам там находился, минуту каждую контролировал, что происходило».

Лукашенко очень сильно впечатлили «цветные революции» в посткоммунистических странах. А свержение режима К. Бакиева в Кыргызстане в 2010 году, в ходе которого не помогла стрельба по демонстрантам, убийство 86 человек, привели его в состояние сильного эмоционального возбуждения. По его представлениям, отдающим отчасти средневековьем, любая власть является сакральной, и выступление против нее — это преступление, святотатство. Он не скрывает, что боится повторения таких событий в Беларуси.

После украинской «оранжевой революции», киргизского переворота 2010 года Лукашенко очень долго всех убеждал, что в Беларуси такое невозможно. Причем делал это по любому поводу и без повода, вроде бы в самых не подходящих для этого местах.

Не надо быть большим психологом, чтобы понимать: человек говорит о том, что у него болит, что очень сильно впечатлило. Страх перед революцией стал навязчивой идеей. Слова, произнесенные много раз, звучат, как ритуальные заклинания, будто повторение может придать им культово-магическую силу. Президент, убеждая всех в отсутствии у нас условий и причин для революции, в первую очередь убеждает в этом самого себя. Но, видимо, последнее не очень получается, коль он постоянно возвращается к этой теме.