Александр Ливергант - Дом на кладбище

Некоторое время назад Шарлотта вместе с Энн затеяли было открыть собственную школу — мисс Вулер готова оказать посильную помощь, предоставить для школы помещение, и совсем недорого. А почему бы для начала не поехать, скажем, в Брюссель и не поучиться в тамошней школе? Набраться опыта, овладеть французским — такой опыт, такие знания в любом ведь случае пригодятся. А собственная школа никуда не убежит.

И Шарлотта, не откладывая заграничные планы в долгий ящик, в сентябре того же 1841 года посылает запасливой тетушке Брэнуэлл письмо следующего содержания:

«Во Францию или в Париж я ехать не хочу. Я бы скорее поехала в Брюссель, в Бельгию. Дорога обойдется нам недорого, самое большее в пять фунтов, жизнь в Брюсселе вдвое дешевле, чем в Англии, а образование, по крайней мере, не хуже, чем в любой другой европейской стране. Не пройдет и полугода, как я бегло заговорю по-французски, подучу итальянский и, может даже, займусь немецким. Если, конечно, здоровье не подведет.

Быть может, папа сочтет этот план безумным и амбициозным — но ведь без амбиций никому еще не удавалось преуспеть в этом мире, правда? Он и сам в свое время повел себя ничуть не менее амбициозно, когда приехал из Ирландии в Кембридж. Я хочу, чтобы мы все поехали в Европу. Я знаю, мы талантливы, и пришло время этим талантам раскрыться. Очень рассчитываю, тетушка, что Вы нам поможете. И коль скоро Вы дадите согласие, Вам не придется раскаяться в своей доброте».

Шарлотта рассказала тетушке не все. Во-первых, школьный проект откладывался до лучших времен. Во-вторых, поучившись в брюссельской школе, можно будет попытаться устроиться работать за границей, ради чего, собственно, Шарлотта и надумала ехать в Европу. И, в-третьих, под «мы все» подразумевались только двое — Шарлотта и Эмили; Шарлотта, склонная к мистике, но с умом вполне практическим, прикинула, что ее одну отец не отпустит. Энн своей работой дорожит, да и жалованье у нее приличное, полусотней фунтов в год не бросаются. Что же до Брэнуэлла, то спутник он с его неуравновешенностью, слабохарактерностью, слабостью к спиртному не самый лучший, да и есть ли в бельгийской столице мужской пансион такого уровня? К тому же и увлечения у Брэнуэлла вовсе не академические.

Сердобольная, хотя и прижимистая тетушка, как Шарлотта и надеялась, в помощи не отказала, и 8 февраля 1842 года Шарлотта и Эмили с Патриком, сопровождавшим дочерей до Лондона, а также Мэри Тейлор с братом отправляются впервые в жизни за границу. И впервые в жизни оказываются по пути в Брюссель в британской столице. Останавливаются, как в свое время их отец, в Сити, в Патерностер-Роу, районе, где в восемнадцатом веке сиживала в кофейнях славная лондонская и театральная литературная братия: Сэмюэль Джонсон, Генри Филдинг, Оливер Голдсмит, Дэвид Гаррик. Веком позже литераторы больше в Патерностер-Роу не селились, зато облюбовали эти места неподалеку от собора Святого Павла издатели и книгопродавцы. Из окон небольшой гостиницы «Чептер Кофихаус», где остановился Патрик с дочерьми, открывался вид на величественное творение сэра Кристофера Рэна.

«Над моей головой, — восторгается видом собора Люси Сноу, от лица которой ведется повествование в последнем, самом автобиографическом романе Шарлотты Бронте «Виллет», — над крышами домов вознесся темно-синий в тусклом золоте СОБОР. Пока я смотрела на него, внутри у меня что-то менялось, дух мой словно бы расправил свои опутанные кандалами крылья. У меня возникло вдруг чувство, будто я, которая никогда, в сущности, по-настоящему не жила, сейчас в кои-то веки испробую жизнь…» 15.

И Шарлотта, как и ее героиня, увлекая за собой Эмили, каждый день, по многу часов, пока не пришло время садиться на пакетбот до Остенде, без устали бродила по городу, «испробовала» нежданно открывшуюся ей столичную жизнь. О соборе Святого Павла, Вестминстерском аббатстве, Британском музее, Гайд-Парке, Национальной галерее дети ховартского приходского священника знали лишь понаслышке.

11

Пансион «Эгер» (Maison d’education pour les jeunes demoiselles 16), когда туда приехали учиться сестры Бронте, насчитывал уже сорок лет и примерно столько же воспитанниц, большая часть которых, впрочем, в школе не жила. Находился пансион в самом центре бельгийской столицы; окнами строгое двухэтажное здание выходило в густой сад с фруктовыми деревьями, заросшими тропинками и увитыми плющом беседками. Несмотря на то, что это был центр города, в саду царила первозданная тишина, нарушаемая лишь боем колоколов, да криками из закрытой школы для мальчиков по соседству.

Пансион был не только в хорошем месте, но и на хорошем счету. Супруги Эгер делили обязанности: тридцативосьмилетняя Клэр Зоэ Эгер была директрисой, следила за хозяйством, за порядком и за денежными поступлениями; ее муж Жорж Ромен Эгер отвечал за успеваемость — завуч по учебной работе, сказали бы мы сегодня. Жена учила девочек порядку и приличному обхождению, муж — литературе, французской прежде всего. В пансионе воспитанниц обучали, конечно, еще и арифметике, географии, истории, музыке, французскому и вышиванию (без чего, была убеждена Клэр Зоэ, «юной даме никак нельзя»), а также — рисованию, пению и — по желанию — немецкому. И, разумеется, — богословию, «основе основ», наставляла учениц правоверная католичка мадам Эгер.

К приехавшим в Брюссель протестанткам из английской глубинки Эгеры, однако, отнеслись в высшей степени благожелательно: сестры получили право пропускать ежедневную католическую службу (подобно тому, как у нас до революции гимназисты-евреи пропускали уроки Закона Божьего) и спать ложились в отдельной от общей спальни комнатке за занавеской — должны же юные англичанки хотя бы ночью обмениваться накопившимися за день впечатлениями.

Несмотря на эти «послабления», жизнь Шарлотты и Эмили в пансионе «Эгер» складывалась нелегко. Во-первых, не бельгийками и не католичками во всем пансионе были они одни. Во-вторых, в свои двадцать пять и двадцать четыре года Шарлотта и Эмили считались великовозрастными, были существенно старше остальных воспитанниц. В-третьих, обеим очень не хватало французского. Эмили — особенно: никто, кроме Шарлотты, да и то недолго и нерегулярно, с ней французским не занимался; в Роу-Хэд, где она пробыла всего полгода, французский не котировался и учили ему спустя рукава. Все это не сближало англичанок ни с соученицами, ни с учителями.

С мсье Эгером, личностью, безусловно, одаренной, незаурядной, человеком широкого кругозора, бурного темперамента, очень требовательного и своенравного — во всяком случае. Вот что пишет о нем Шарлотта Эллен Насси в мае 1842 года, через три месяца после приезда в Брюссель: