Александр Ливергант - Дом на кладбище

Учебное заведение мисс Бронте

Проживание и обучение юных леди

Наличие мест ограничено

Дом приходского священника

Ховорт (вблизи Бедфорда)

В число предметов входят:

письмо

арифметика

история

грамматика

география

вышивание

А также:

французский

немецкий

латынь

музыка

рисование.

Стоимость обучения — 35 фунтов в год

Пользование фортепиано — 5 шиллингов за три месяца

Стирка — 15 шиллингов за три месяца

Каждая юная леди обеспечивается простыней (одна), наволочками (две), полотенцем (четыре), десертной и чайной ложкой.

Все внушает оптимизм. Все, кроме одного: желающих учиться в «Учебном заведении мисс Бронте» не нашлось. Эмили не расстроена вовсе: она, как всегда, погружена в себя, увлечена своими стихами, Гондалом, домашним хозяйством, собаками, школа на дому в ее жизни мало что изменила бы.

«…Школы не получилось, — записывает она в дневнике в январе 1845 года. — И слава Богу, мне она совершенно не нужна, да и никому из нас тоже. Денег нам хватает, мы все здоровы — вот только у папы плохо с глазами, и у Брэнуэлла дела не ладятся, но мы надеемся, со временем и у них дела тоже пойдут на лад… И собой я довольна, полна энергии, не ленюсь, как раньше, научилась мириться с настоящим и в будущее смотрю без прежнего беспокойства, всего ведь себе все равно не пожелаешь…»

Шарлотта расстроена, но не сильно: теперь все время уходит у нее на переписку с Эгером. Переписка, однако, — слово неточное: пишет Шарлотта; по непроверенным сведениям, ее письма Эгер хранил, и они были изданы его дочерью Луизой в 1913 году. Эгер же упорно не отвечает, как видно, не хочет себя компрометировать, понимает, что, стоит ему хоть раз ответить, от писем Шарлотты не будет отбоя — беды не оберешься. Впрочем, даже если Эгер изредка Шарлотте и писал, то наверняка сдержанно, в нравоучительном тоне: «Не всякий вас, как я поймет…» Как бы то ни было, его письма, как уже отмечалось, не сохранились, иначе бы Элизабет Гаскелл в своей биографии наверняка их привела или хотя бы упомянула. Если они и были, Шарлотта, прежде чем выйти замуж, могла сама их уничтожить, или же после ее смерти сделал это за нее ее муж.

После возвращения из Брюсселя Шарлотта влюблена не на шутку. «Ни одна глупая любительница фантазий не объедалась так сладкой ложью, не упивалась отравой точно нектаром» — эти слова, сказанные про Джейн Эйр, вполне применимы и к ней.

«Нет мне покоя ни днем, ни ночью, — пишет Шарлотта Эгеру в январе 1845 года. — Если я засыпаю, мне являются кошмары, в них Вы всегда суровы со мной, мрачны, мной недовольны… Простите же, мсье, что пишу Вам снова. Моя жизнь будет непереносима, если я не попытаюсь облегчить себе страдания. Я знаю, Вы будете недовольны, когда прочтете это письмо, опять скажете, что я излишне эмоциональна, что у меня черные мысли и пр. Может, так оно и есть, мсье, я вовсе не пытаюсь оправдываться, я принимаю все Ваши упреки. Я знаю только одно: я не хочу лишиться дружбы моего учителя. Пусть лучше меня постигнут тяжкие физические страдания — лишь бы сердце не рвалось от горьких мыслей. Если мой учитель лишит меня своей дружбы, у меня не останется никакой надежды. Если же мне будет на что надеяться, если он даст мне надежду, хоть самую ничтожную, я буду рада, счастлива, мне будет, ради чего жить, трудиться…»

Влюблена покорно, даже униженно, так и хочется в контексте этого письма перевести французское слово ma?tre как «хозяин», а не как «учитель» — Шарлотта целиком во власти мэтра, своих чувств к нему. И она это сознает, в одном из писем Эгеру прямо об этом пишет:

«Как же тяжко и унизительно не знать, как вновь стать хозяином собственных мыслей. Как тяжко быть рабыней горькой памяти, рабыней властной идеи, которая подавляет дух».

Голова ее занята только одним — как бы вернуться в Брюссель (а ведь совсем недавно мечтала отттуда поскорей уехать). И, чтобы быть ближе к любимому человеку, она — трогательная подробность — каждый день выучивает наизусть полстраницы французского текста и переплетает французские книги, которые он ей подарил. Почти каждое ее письмо заканчивается обещанием приехать — при том, что Эгер, надо полагать, вовсе на ее приезде не настаивает:

«Однажды я обязательно Вас увижу, — пишет она Эгеру спустя полгода после возвращения в Ховорт. — Вот только заработаю достаточно, чтобы добраться до Брюсселя, — и приеду. Увижу Вас снова — пусть хоть на мгновение».

Обещанием приехать и жалобами на то, что она слепнет и поэтому не может писать, как раньше, отчего ее страдания только усугубляются:

«У меня бы не было такой апатии, если б я имела возможность писать. В прошлом я писала целыми днями, неделями, месяцами — и не зря. Саути и Кольридж, наши прославленные мастера, которым я посылала свои рукописи, отнеслись ко мне вполне благосклонно… Но в настоящее время зрение мое ослабело, и, если я буду много писать, то ослепну. Если б не эта напасть, я бы написала книгу и посвятила ее Вам, моему мэтру, моему единственному литературному наставнику… Я часто говорила Вам по-французски, как я Вас уважаю, как Вам благодарна за Вашу доброту, за Ваши советы, — теперь говорю это же по-английски… Литературное поприще для меня закрыто, мне остается только преподавать…»

Ипохондрия Шарлотты объяснима, она — прямое следствие депрессии; чем, как не депрессией, можно объяснить следующие строки из ее письма Эллен Насси (октябрь 1846):

«…если б только я могла уйти из дома, Эллен, меня не было бы сейчас в Ховорте… Я знаю, жизнь проходит, а я ничего не делаю, ничего не зарабатываю, как же горько бывает это сознавать… но я не вижу выхода из этого мрака… Мне скоро будет тридцать один, моя молодость прошла, как сон, и я растратила ее впустую. Чего я добилась за эти тридцать лет? Почти ничего…»

А депрессия — следствие влюбленности, скорее всего, безответной, а также сознания того, что с любимым человеком она больше не увидится.

«Скажу Вам откровенно… я пыталась забыть Вас, ибо память о человеке, которого, скорее всего, больше никогда не увидишь и которого так превозносишь, изнуряет дух. И когда эта тревога продолжается год или два, делаешь все, чтобы восстановить душевный покой. Я делала все, искала, чем бы заняться, запретила себе говорить о Вас — даже с Эмили, но справиться со своим горем, нетерпением я, как это ни унизительно, не в состоянии…»

За весь год после приезда из Брюсселя Шарлотта, сама обрекшая себя на затворничество, покидает Ховорт лишь однажды: Эллен Насси едет к брату, священнику Генри Насси, тому самому, кто не так давно предлагал Шарлотте руку и сердце. Едет в деревню Хэзерсейдж и берет подругу с собой — пусть развеется. Шарлотта не только развеялась: в этой поездке впервые зримо вырисовываются очертания ее будущего шедевра — «Джейн Эйр». Священник, будущий миссионер Сент-Джон Риверс, у которого любви к Джейн «не больше, чем у сурового утеса», списан с Генри Насси, тот так же собирается стать миссионером, «нести свет знания в пределы невежественных заблуждений», «покинуть Европу ради Востока». И характером они схожи, оба холодны и неуступчивы, оба «замыкают все чувства, всю боль внутри себя, ничего не выдают, ни в чем не признаются, ничем не делятся»; и того, и другого «простые радости жизни, уют и комфорт» не привлекают, и тот, и другой «безжалостно забывает о чувствах и правах заурядных людей, преследуя собственные великие цели». Похожи и внешне: Сент-Джон позаимствовал у Насси лицо, «такое гармоничное в своей красоте, но странно грозное из-за суровой неподвижности», властный лоб, свидетельствующий о замкнутости, проницательные глаза, высокую, внушительную фигуру.