Борис Наумов - А почему бы и нет

— Ну что, сынок, — обратился он ко мне, — ты не рад нашей встрече? Я, молча, уткнулся лицом в его гимнастёрку, не зная, как вести себя с неизвестным мне родным отцом.

Приехавший вместе с папой солдат, стоявший до сих пор в сторонке, подошёл к нему и, хлопнув по плечу, сказал:

— Я рад за тебя, старший сержант. Всё у тебя нормально. А я поеду дальше, к своему дому. — Они обнялись. Солдат, как я потом узнал, жил через несколько домов от нас. Он откуда-то достал фляжку, налил из неё в металлические кружки дурно пахнувшую жидкость и, сначала обнявшись, они выпили её. Крякнув и утёршись, солдаты с удовольствием закинули в кузов машины эти, ненужные теперь атрибуты солдатской жизни.

Мама не отпускала отца ни на секунду, то держа его за руку, то просунув руку за широкий солдатский ремень.

— Ну что, родные мои! Пошли домой, я соскучился.

Он подхватил тяжёлый чемодан и солдатский вещмешок. Мы двинулись к дому, навстречу своему семейному счастью. Слава шёл рядом с отцом, солидно шагая и держась за ручку чемодана. Ну, что ж, он был уже солидный, закончил с отличием первый класс. Я — ещё малышня — рядом бежал то с одной, то с другой стороны, тайком заглядывая в лицо отцу, пытаясь признать в нём долгожданного, родного человека.

Несколько дней у нас в доме царила полная эйфория. Приходили родственники, соседи. В основном, это были женщины, которые ещё ждали своих родных мужчин, или те, у которых уже не было никакой надежды на встречу с ними. Но они приходили к нам, чтобы хоть краем глаза поглядеть на счастье нашей семьи, порадоваться за нашу маму и, на минутку представить себя в такой же обстановке, со своими, уже не ожидаемыми мужьями.

Приходили и другие, вернувшиеся чуть раньше, солдаты. Они обнимались, пили водку и долго вспоминали пройденные дороги и испытанные при этом ужасы и муки, ранения и смерти.

Нам, пацанам, особенно мне, вся эта круговерть казалась нереальной и бесконечной. Я не находил себе законного места — то сидел в уголочке, слушая солдатские рассказы и, временами наблюдая их слёзы и всхлипывания, то выбегал на улицу поделиться услышанным с мальчишками, которые постоянно были возле нашего дома и ждали моих рассказов.

Но увы! Время неумолимо. Оно катится дальше, оставляя только в памяти людей прошедшие события и, требуя от них соответствующих, сегодняшних действий.

Мама уволилась с работы, а папа снова вернулся на фабрику, на своё рабочее место. Его там встретили с восторгом, так как требовались такие специалисты, а возвращались туда далеко не все. Женщины ещё долгое время будут составлять основную часть рабочего коллектива, пока молодое поколение, народившееся после возвращения солдат, не подрастёт и не займёт места своих матерей.

В эмоциональном плане послевоенные годы были насыщены позитивной энергией, но в материальном — было ещё тяжело. Еды не хватало, в магазинах всё продавалось по карточкам и в ограниченном количестве. Да, и ассортимент продаваемого товара, заставлял, желать лучшего. Не помню, по сколько, но точно знаю, что хлеб продавали в строго определённом количестве, в зависимости от состава семьи. Да и того не всегда доставалось каждому. Очереди за хлебом были безразмерные, растягивающиеся на десятки и сотни метров. Чтобы завтра купить хлеб, мы сегодня со Славиком и другими мальчишками вечером шли к магазину, занимали там очередь и всю ночь оберегали её, чтобы утром гарантированно купить привезённый, свежий хлеб. Ночи бывали прохладными и, чтобы согреться, мы, по одному, по двое, выходили из жужжащей толпы и бегали с мальчишками по пустынным, ночным улицам.

Ближе к утру очередь почему-то уменьшалась по длине, но укреплялась по плотности. В определённое время появлялась машина или повозка с хлебом, и от очереди оставалось только название. Нас, малышей, затирали, прижимали, сминали, но мы твёрдо держались за своё место, несмотря на помятые рёбра и затруднённое в толпе дыхание.

Привезённый свежеиспечённый хлеб издавал такой умопомрачительный аромат, что он забивал тошнотворный запах пота зажатых в толпе людей. Если рядом, в так называемой очереди, оказывался безразмерный человек, раза в два выше нас ростом, то, как мне помнится, даже при дурманящем запахе хлеба, жить не хотелось. Опять же, при этом, часто вспоминалось и то, какое удовольствие в военные годы доставлял нам колючий овсяный хлеб. Ради этого, сегодняшнего, хлеба, можно теперь выдержать любые муки.

Это сейчас я так философски оцениваю свои чувства и состояние, но тогда была великая цель — купить хлеб, во что бы то ни стало: умереть, но не сдаваться. Ведь не зря же была потрачена целая ночь, чтобы теперь отступить!

Была ещё одна очередь. Тоже всю ночь, мужики дежурили возле пекарни, чтобы утром, сразу из печи загрузить хлебушек на транспорт, привезти его в магазин, потом разгрузить и, гарантированно, в числе первых купить положенную им порцию. Рано или поздно, и мы со Славиком, сжимая в потных руках карточки, приближались к продавщице, которая с точностью до грамма, отвешивала нам нашу долю. Часто, или почти всегда, эта доля состояла из одного большого куска, и нескольких кусочков, разных размеров, словно пирамида, лежащих друг на друге. Как правило, верхние кусочки в пять-десять граммов тут же нами съедались, а более крупные — надёжно прятались в сумку. Не выспавшиеся, но довольные победой, мы возвращались домой, чтобы отдохнуть и приготовиться к завтрашнему дежурству. Так продолжалось почти каждый день, до тех пор, пока лето не заканчивалось, и погода уже не позволяла нам ночи проводить на улице.

Естественно, что никаких деликатесов или сладостей мы в детстве не пробовали, не видели и не знали об их существовании.

Жаркое, сухое лето сорок седьмого года запомнилось мне и наложило отпечаток на мою психику во всей последующей жизни. В один из ветреных, жарких дней загорелся соседний дом, и через несколько минут пламя бушевало сразу на ряде других домов. Наших родителей не было в то время дома, и мы со Славиком, впервые оказавшись в такой ситуации, не знали, что делать. Соседи, что смогли, выносили вещи на улицу. Мы ничего вынести не могли и только с ужасом наблюдали за страшным, всё пожирающим пламенем. Произошло какое-то чудо — ветер внезапно поменял направление, и дом наш уцелел среди кромешного ада.

Шёл сорок седьмой год. Несмотря на постоянное недоедание, мы, дети войны, были беззаботны и шаловливы. В животе опять всё время раздавалось голодное журчанье. Сначала я не понимал, почему мама стала поправляться при таком постоянном недоедании. И только потом кто-то из более смышленых друзей шёпотом сообщил мне:

— У тебя скоро появится братик или сестричка.

— Это о чём ты? — не сразу сообразив, что он говорит, спросил я его.