Леонид Борткевич - «Песняры» и Ольга

Мулявин, кстати, очень любил Дали — за загадочность его полотен, за своеобразную поэзию и точность…

Мулявин, не белорус по рождению, боготворил белорусского классика Янку Купалу и сделал несколько программ на основе его творчества. И вообще, когда ему становилось тоскливо и грустно, он брал томик Купалы и искал в его стихах ответы на тревожащие вопросы.

А еще помню, как он цитировал строки Максимилиана Волошина:

Дверь отперта.

Переступи порог.

Мой дом открыт

навстречу всех дорог.

Мулявин хорошо вписывался в предлагаемые ему советской властью обстоятельства — участвовал со своей группой во всевозможных комсомольских песенных конкурсах, пел песни советских композиторов и ездил на гастроли за рубеж в те годы, когда другие рок-группы в лучшем случае ездили играть на танцы в соседнюю школу. Говорили, что Мулявин вполне лояльно играл по советским правилам. Но если бы в нем — да и во всех нас, в «Песнярах», — было только это, то говорить было бы не о чем.

Людей, деливших музыку на подпольный и поэтому подлинный рок-н-ролл и на разрешенный и поэтому фальшивый, песни Мулявина в те годы часто ставили в тупик. А те, кто просто любил и понимал музыку, не связывая ее с политикой (и поклонники рок-н-ролла тоже), слушали и «Led Zeppelin», и «Uriah Неер» и… «Песняров». И таких людей было достаточно много. Кстати, наш Толя Кашепаров тоже любил «Led Zeppelin».

Уже после смерти Володи я прочитал в «Новой газете»:

«Владимир Мулявин каким-то образом умел оказаться шире рамок, которые добровольно принимал, выше потолка, под которым добродушно соглашался существовать. Более того — теперь, когда Советского Союза уже нет и можно оценивать не героизм рок-н-ролльного подполья, а просто музыку, — теперь уже всем ясно, что в композициях Мулявина было больше музыки, чем во многих немудреных творениях подпольных рок-н-ролльщиков, которые плохо играли на гитарах и писали наивно-патетические тексты к своим неумелым песням. Мулявин четко знал, что делал. Он был профессионалом — это становилось понятно каждому, кто хоть раз побывал на его репетиции. Он властно руководил своей командой, добиваясь чистоты и прозрачности звука, столь присущих «Песнярам». Он очень хорошо слышал плавную, мягкую мелодику русской и белорусской речи, очень тонко чувствовал здешний ритм и звук, не совпадавший с ритмом и звуком всемирного музыкального потока. В электрический звук группы он вплетал лиру, найденную им в одном из музеев. Он пытался привить к западному рок-н-роллу славянский побег».

А вот еще одна оценка жизни и творчества Мулявина — оценка профессионала, главного редактора журнала «Звукорежиссер» Анатолия Вейценфельда:

«Невозможно выяснить тип творческого дарования Владимира Мулявина. Я все больше склоняюсь к мысли, что единственным аналогом для него в музыке XX столетия являлся Дюк Эллингтон. И для одного, и для другого инструментом для творчества являлись не рояль, не гитара, даже не лист нотной бумаги, а реальные живые люди, коллектив исполнителей: джаз-оркестр — для Эллингтона, вокально-инструментальный ансамбль — для Мулявина. Именно через коллектив конкретных исполнителей они реализовали свои творческие идеи.

У Эллингтона и у Мулявина менялись участники коллектива — процесс непростой и болезненный. Это всегда отражалось на звучании, но звук Эллингтона не спутать со звучанием любого другого оркестра. Тем более спутать «Песняров» с кем-то просто невозможно!

В результате оба музыканта создали уникальные коллективы, своеобразные живые организмы. Но есть и принципиальное различие между Эллингтоном и Мулявиным и их типами творчества. Эллингтон — не только бэнд-лидер, но и композитор в обычном значении этого слова, автор песен, которые исполняют сотни певцов и музыкантов всего мира. Мулявин — также композитор, но своеобразный, который пишет исключительно для себя и своего коллектива. Невозможно представить репертуар «Песняров» в исполнении любого другого, пусть даже самого талантливого коллектива. Разница в классе и в профессиональных требованиях очевидна. Это подтвердило и время: в телевизионном шоу о лучших песнях двадцатою столетия никто не исполнил песни «Песняров». Слава богу, что современные безголосые и глухие поп-звезды не пытались изувечить «Александрину» или «Беловежскую пущу».

Володя Мулявин был не только гениальным музыкантом, он еще и человеком был великолепным и очень хорошим другом. Я всегда старался походить на него. Можно сказать, что Володя мой кумир. У меня было два кумира: Мулявин и Сергей Яковлевич Лемешев. Я очень любил пение Лемешева и абсолютно согласен с его позицией: нужно любить песню в себе, а не себя в песне. Этого же правила всю жизнь придерживался и Мулявин — он не терпел, если кто-либо из солистов задирал нос.

Кстати, Мулявин называл Лемешева богом русского вокала.

Мулявин всегда удачно шутил. Его шутки это что-то потрясающее. Вот одна из них: «Если они думают, что они нам платят деньги, то пусть думают, что мы работаем».

Чувство юмора у Володи проявлялось в любых ситуациях. К примеру, на съемках песни «Заболела ты, моя головонька» какой-то телевизионщик, желая выпендриться, с умным видом спросил у Мулявина, сколько квадратов своего соло на барабанах сыграет Шура Демешко (квадратом называется ритмически законченная музыкальная фраза). «Да он не квадратами, он у нас кругами играет», — не моргнув глазом, oтветил Мулявин. Или, корчась от боли в почках, Володя выжимал из себя: «Это Лученок про меня написал песню "Если б камни могли говорить…"»

Как-то под Новый год мы работали в Ташкенте. Концерты уже закончились, и мы на автобусе поехали в аэропорт. Директором у нас в то время был Леонид Знак, любивший повторять, если кто-нибудь ему надоедал: «Купите гуся и трахайте ему мозги, но только не мне!» И вот по дороге в аэропорт мы остановились на базаре — каждому хотелось что-то привезти домой к Новому году. Помню, что купили большущие дыни и, когда шли к автобусу, Мулявин неожиданно предложил купить нашему директору гуся. Сказано — сделано. Купив за пять рублей живого гуся, мы завернули его в мою шубу. Приходим. Директор аж красный от злости — потому что мы опоздали — и уже собирался ругать нас, но в этот момент я разворачиваю шубу и преподношу ему гуся. Директор начинает хохотать, инцидент исчерпан.

Володя Мулявин запрещал объявлять свои звания и регалии на концертах, а когда их все-таки объявляли, он кривился и настроение у него портилось. Он говорил, что Песняр — высшее звание, Песняр — это поэт, музыкант, это Янка Купала. И что сам еще не достоин быть Песняром, только учится.

Когда человек умирает, понимаешь, каким он был значительным при жизни. Как водится, только после смерти его начинают ценить. И я утверждаю: Владимир Мулявин — Песняр.