Евгений Додолев - Михаил Ефремов. Последняя роль

– Не в смысле денег, конечно. Я жил интенсивно. И главным всегда было дело.

– Все вокруг театра.

– К сожалению.

– Почему, к сожалению?

– От этого в кино многие роли были сыграны моими любимыми коллегами, потому что я не мог сниматься. Ну, слава Богу. Но сейчас, когда идет пересмотр всего, хочется подраться, а нездоровится. Театроведение в жалком виде.

– Тебе это так важно?

– Я же театром занимаюсь!

– Ну и что? Книги о тебе уже написаны.

– Меня не это волнует. Меня волнует единый общий процесс. И когда или не понимают, или принцип – булавку куда-нибудь вогнать… Хотелось кого-то защитить, что я делал всегда. Но сейчас я в таком промежутке. Иногда совсем плох. Думал уходить из театра. Но они мне объяснили, что в конце концов важно, что я там есть.

– Последнее, что ты сделал, – «Три сестры»? Я плакала на нем. И была счастлива. За себя как за зрителя. И за тебя как режиссера.

– Спектакль, который раскрывает Чехова побольше, чем предыдущие. По сути дела, сидя здесь, я все равно руковожу театром. Кто-то слышит… а кто-то нет…

– Как это организовано? К тебе приходят люди? Или ты ходишь?

– Никуда я не хожу. Ко мне. Единственный раз меня одели и довезли до Лужкова. После этого я сажусь в машину и говорю шоферу и Славе Ефимову, директору театра: слушайте, братцы, давайте съездим посмотрим Андроников монастырь, я его никогда не видел!

– Где Рублёв?

– Ну конечно! А я не был! И еще хотел посмотреть со стороны берега стрелку, где Шатровбизнесом занимается…

– Фирма «Красные холмы»?

– Он давно хочет меня туда отвезти. И вообще предлагает целый театр: бери… Я посмотрел со стороны: такие солидные здания. И монастырь посмотрели. Так что в будущем, если я смогу, конечно, то Рублёва там буду смотреть обязательно!

– Я думала, ты скажешь: театр открою!

– Нет, тут достаточно работы. Может быть, я еще выпущу спектакль. «Сирано». Могу тебе сказать почему. В память Юры Айхенвальда, это его перевод.

– Вы дружили?

– «Дружить» – трудное слово. Но мы были очень знакомы.

– В память «шестидесятников» тех лет?

– В память его.

– Над Художественным сейчас какой-то туман, и из этого тумана доносятся голоса, что надо бы уже театр отдать кому-то другому. Как ты к этому относишься? Страдаешь?

– Я плюю на это. Потому что, во-первых, это исходит от меня. Во-вторых, почему-то Художественный театр имени Чехова особенно интересует критиков: если какая-то гадость, с удовольствием ее растиражируют. Потом они могут наоборот…

– Почему я позвонила тебе – прочла, что ты покидаешь МХАТ.

– Я сам, здесь вот сидя, говорил, что, наверное, надо уже думать о преемнике. И когда был в больнице, позвал к себе Лёлика (Олега Табакова. – О.К.). Он прекрасный организатор, имя и так далее. И сказал: ты имей в виду… Но сейчас пока нет.

– А он что тебе ответил?

– Он кивал. Все-таки ученик.

Позже принесут «Общую газету» с монологом Табакова, в том числе об отказе возглавить МХАТ имени Чехова. Ефремов, читая, нахмурится, отложив газету, скажет: «Думаю, он не совсем верно меня понял».

– В твоей жизни радостные моменты с чем связаны: с началом репетиции, с финалом премьеры, с выездом в лес, с появлением актрисы или актера – от чего екало сердце?

– От чего екало? Ну когда выпьешь хорошо, да еще с дамой… А сейчас этого нет.

– Ты испытываешь одиночество?

– Понимаешь, оно мне необходимо.

– С самим собой не скучно?

– Нет. Я читаю в это время. В последнее время перестал. Я так много всегда читал! Очень много! Историю, прозу…

– Стихи любишь?

– Не всякие. Пастернака, еще со времен «Живаго».

– А Бродского? Чухонцева?

– Не очень трогают. Как мне представляется, своей эмоциональной сухостью…

– Тебя больше трогает сердечная поэзия?

– Почему, у Пастернакане только сердечная поэзия. Он чувственен. Вот это я понимаю. Это я и люблю на театре, и всюду. То есть искусство переживания.

– В «Трех сестрах» ты сделал такую плоть жизни… за сердце хватало…

– В этом секрет театра и есть. Кино – великое искусство, но все равно консервы, так или иначе. А театр – если только заниматься всерьез актерским искусством…

– До полной гибели всерьез, как сказал твой любимый поэт.

– В чем вся и штука.

– Ты человек эмоциональный, от чего-нибудь плакал?

– Нет.

– Почему?

– Это уж обратись к врачам.

– Самоанализом не любишь заниматься?

– Все занимаются самоанализом. Сам момент работы… я не говорю, творчества… Павел Нилиноднажды сказал мне: неприлично говорить «творчество», надо – «работа». Ты в это время не фиксируешь: то-то и то-то, но это и есть процесс анализа и самоанализа.

– Бог тебя наделил обаянием. Ты, некрасивый, источаешь необыкновенное обаяние, ни одна женщина не могла пройти мимо. Как ты думаешь, почему у тебя не было одной женщины – почему их было много?

– Да не так много, во-первых…

– Ты очаровывался?

– По-разному было. Я не люблю вульгарных женщин. Это может быть совершенно простая женщина, но я говорю об отношении к вещам… Это сразу меня отвращает.

– Любил нежных? Ярких? Интересных?

– Очень разные все. Когда говорят: незаменимых нет – это неправильно. Да, руки, ноги, все одинаково, но то, что мы называем душой… хотя ее нет…

– Души нет?

– Есть наше сознание. Мозг – в нем всякие закавыки, их никак не поймешь.

– В тебе была масса душевных запасов, ты тратил себя очень мощно…

– Тратил. Может, поэтому мне так тяжело. Я все думаю: где же она, эта жизненная сила, я без нее не могу! Не могу я без нее! Я всегда был в определенном тонусе. Я и сейчас думаю: надо поддать. Хотя знаю, что потом будет. Тут-то я уж все знаю. Олечка, выключи, я забыл выключить аппарат, а он забирает у нас с тобой кислород из воздуха…

– Скажи, у тебя никогда не было мысли, что эта болезнь, которая подкралась, как расплата за что-то?

– Да. За неправильный образ жизни.

– Грехи наши тяжкие?

– Нет, у меня нет грехов. Потому что для меня первый грех – предательство. Про убийство не будем говорить, а вот такой житейский… Таких вещей не делал.

– То есть спишь хорошо?

– Со снотворным, да.

– А твой сын, что он для тебя?

– Это так меняется! Я люблю его, несомненно, но он бывает иногда такой…

– Эта история в театре, когда он поднял руку на пожилого человека… Он в театре не работает?