Иосиф Пилюшин - Снайпер Великой Отечественной

– Да что тут обдумывать? Глянь, что осталось от этого продукта – кожа да кости. Нет, надо садить, и баста, – сказал немолодой солдат и рубанул рукой воздух.

Старшины и повара, как люди более сведущие, подходили к ящику, осторожно брали картофель в руки и внимательно осматривали каждый глазок, потом бережно, как драгоценность, клали на место. От одного вида этого неказистого проросшего картофеля у людей жадно разгорались глаза.

– Да… в землю просится, – сказал, глотая слюни, старшина Капустин и поспешно отошел от ящика.

Бойцы глядели на ящик будто на сковородку, где жарится в масле душистый картофель, вздыхали и тяжело переминались с ноги на ногу. И у меня во рту словно таял кусочек горячего картофеля. Чтобы избавиться от наваждения, я больно прикусил кончик языка и отвернулся.

Толпу растолкал рослый старшина.

– Ребята, – он указал на ящик, – мы его получили как продукт, входящий в норму бойца. Заменить его другим мы не можем – нечем. Значит, дело получается такое: нам, старшинам, надо согласовать вопрос с бойцами. Я уверен, что, как сознательный элемент, они поймут: какой тут к черту харч?

Достав из ящика сморщенную картофелину и потрясая ею в воздухе, он закричал:

– Не в рот она просится, а в землю! Посадим, ребята, и точка!

– Федя! – послышался чей-то ехидный голос. – Да ты, никак, десять лет воевать собираешься? Огородиком обзавестись задумал?

– Нет, Кравченко, шутковать тут нечего, ну а повоевать нам еще, конечно, придется. Да и от этих картофелин, которые достанутся на долю каждого, суп в котле гуще не будет. А огородик не нам, так людям пригодится.

Вскоре на телефонном столбе появилась вывеска: «Солдатский огород 1-го батальона 14-го краснознаменного стрелкового полка». А осенью наш огород дал богатый урожай. Набитые свежим картофелем мешки радовали глаз. И вот наступил день, когда, усевшись на траву вокруг ведра, над которым поднималось облако пара, отдуваясь и утирая ладонями слезы, бойцы жадно глотали крупный рассыпчатый картофель.

– Товарищи! – крикнул Капустин. – А где зачинщик нашего огорода, где старшина Нестеров?

– Звоните ему в роту, пусть скорее придет! – разом зашумели все.

Но старшина Нестеров был тяжело ранен осколком и находился в медсанбате.

– Сварить полный котелок картошки и снести ему, – постановили солдаты.

После пасмурного дня вечер был ясным и теплым. Бойцы и командиры выходили из сырых землянок на свежий воздух, в котором неподвижно висела розовая пыль. Совсем близко, за траншейным поворотом, кто-то торопливо пробежал пальцами по струнам гитары. Звуки разбили тишину. Под аккомпанемент гитары запел по-украински чей-то молодой бархатный голос. Его подхватило несколько голосов:

Где-то за бруствером послышался стук топоров и визг пилы, – и вдруг песня оборвалась. Но на немецкой стороне захлопали в ладоши, загорланили:

– Рус! Рус! Играй! Штреляй не надо. Рус! Песня!

– Вот еще, слушатели нашлись! – сказал мне гитарист, кивком головы указывая в сторону противника. – Я им такую песню сыграл бы, чтоб чертям тошно стало, да вот дровишек надобно заготовить.

– Федя! Сыграй еще, – раздался чей-то голос.

– Так это же не опера, а заготовка дров. С лощины таскать далеко, а тут они рядом, за бруствером лежат. Взять их так – не возьмешь, убьют: вот мы и надумали под музыку дрова заготовлять. Немцы страсть как любят нашу песню и не стреляют. Надолго ли – не знаем.

Снова полилась песня, вновь застучали топоры и завизжали пилы.

– Рус! – послышался голос немца. – Шум не надо, «тук-тук» нет, дай слюшай песня!

Я до боли в глазах всматривался в темноту, но, кроме облачка табачного дыма над немецкой траншеей, ничего не было видно. А голоса немцев были слышны ясно.

Последний куплет песни прозвучал, музыка оборвалась, опять послышались рукоплескания:

– Браво, рус! Еще песня, штреляй нет! Играй, рус!

– Накось выкуси, фашистская морда! Расчувствовались, вшивые черти, давай им музыку да песню! – яростно чертыхался Нестеров.

– Рус! Играй! Играй!

Справа, у клиновских домов, застрочил пулемет, захлопали винтовки, а через час грохотал весь фронт. На темном небе то и дело появлялись вспышки орудийных залпов. Из конца в конец траншеи, чередуясь, пробегали огоньки выстрелов пулеметов, винтовок, автоматов. В небо рикошетом залетали трассирующие пули, прошивая темноту. Началась фронтовая ночь.

Мы точно знали правила стрельбы немцев в ночное время: их пулеметы вели огонь каждый по своему сектору обстрела на определенную дистанцию и меняли дальность огня только при крайней необходимости. Вот и сегодня два их пулемета ведут кинжальный обстрел нейтральной зоны; за одним из них мы со Строевой и охотились всю ночь, чтобы узнать его местонахождение. Для того чтобы определить, откуда ведет огонь вражеский пулемет, нужно увидеть вспышку огня и услышать полет пуль, но трудно удержаться, чтобы не ткнуться лицом в землю, когда пули проносятся со свистом над головой.

Всю ночь мы наблюдали за расположением вражеских дзотов. На рассвете Зина, прижимаясь к сырому брустверу, снова и снова тщательно проверила установку ночного ориентира, положение рогатки, на которой лежала винтовка, пыталась найти место расположения вражеского пулеметного дзота. Мы осматривали каждый сантиметр земли. Не найдя ничего, опять подходили к ориентиру и проверяли его направление. Все было на месте, – но вражеский дзот словно сквозь землю провалился!

Вдруг показался вражеский связист. Он пробирался к кирпичному дому на окраине Урицка. Подвал дома был превращен в узел сопротивления.

– Иосиф, – окликнула меня Строева, – посмотри, я не могу понять: то ли наш ориентир ночью сбили, или же немцы стреляют с открытой позиции.

– Минутку можешь обождать, Зина?

– А что?

– Да тут один дурак тянет телефонную линию к кирпичному зданию. Вон он, видишь?

– Кончай с ним, да скорее сюда, здесь дело поважнее.

Зина забыла о том, что произошло со мной, она по-прежнему считала меня метким стрелком. А ведь для меня это был первый выстрел по живой цели после ранения!

В тот момент, когда связист приподнялся на левую руку, а правой потянул на себя провод, я выстрелил – и телефонист ткнулся лицом в землю. Передо мной лежал убитый враг! Значит, я могу! Могу!

Возвратясь к Строевой, я спросил:

– Ну как?

– Классически ты его ликвидировал, он даже ногами не передернул, – похвалила меня девушка и до ушей покраснела: только теперь она вспомнила мое ранение в глаз.

Три часа, не сходя с места, не шевелясь, мы следили за узенькой полоской земли на бруствере немцев, где, как мы предполагали, была амбразура вражеского дзота. Немцы неплохо укрывали свои бойницы от снайперского глаза. Бронированный лист с обеих сторон покрывался специальной краской: летом – под цвет травы и песка, зимой – белой. Невооруженным глазом заметить такую бойницу на расстоянии двухсот метров было невозможно. Найти амбразуру нам помог ветер. По сторонам узенькой полоски земли ветер шевелил стебельки травы: на продолговатой же полоске стебли травы стояли неподвижно.