Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Цветаева, приезжавшая в Петербург в январе 1915-го на один день, мечтала встретиться в том числе с Ахматовой, но встречи не произошло (они увидятся только однажды, в первый и последний раз в июне 1941-го). Тем не менее, читая стихи на поэтическом вечере, она чувствовала, что читает только для Ахматовой. В эссе «Нездешний вечер», посвященном этой поездке, Цветаева пишет: «Читаю, — как если бы в комнате была Ахматова, одна Ахматова. Читаю для отсутствующей Ахматовой. Мне мой успех нужен, как прямой провод к Ахматовой. <���…> Чтобы все сказать: последовавшими за моим петербургским приездом стихами о Москве я обязана Ахматовой, своей любви к ней, своему желанию ей подарить что-то вечнее любви, то подарить — что вечнее любви. Если бы я могла просто подарить ей — Кремль, я бы, наверное, этих стихов не написала. Так что соревнование, в каком-то смысле, у меня с Ахматовой — было, но не „сделать лучше нее“, а — лучше нельзя, и это лучше нельзя — положить к ногам. Соревнование? Рвение. Знаю, что Ахматова потом в 1916–17 году с моими рукописными стихами к ней не расставалась и до того доносила их в сумочке, что одни складки и трещины остались. Этот рассказ Осипа Мандельштама — одна из самых моих больших радостей за жизнь» [56] Цветаева М. Собрание сочинений в семи томах. Т. 4. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза. М.: Эллис Лак, 1994. C. 287. .

В «Белой стае» Ахматова продолжает развивать наметившиеся в первых сборниках темы и черты поэтического стиля. Вот как пишет об этом Бродский: «Высокий накал чисто личного лиризма „Белой стаи“ окрашен нотой того, чему суждено было стать ахматовской спецификой: нотой контролируемого ужаса. Механизм, предназначенный сдерживать эмоции романтического характера, продемонстрировал свою состоятельность применительно и к смертельному страху. Резко возрастающая взаимосвязь последнего с первым обернулась в итоге эмоциональной тавтологией; „Белая стая“ свидетельствует о начале этого процесса. На страницах этого сборника русская поэзия столкнулась с „некалендарным, настоящим двадцатым веком“ и в этом столкновении уцелела» [57] См. приложение. С. 258. .

Конечно, Бродский проецирует здесь позднюю ахматовскую поэтику на ее творчество конца десятых годов, но ту ноту ужаса, о которой он пишет, вполне можно различить в «Белой стае»:

Это не о Петербурге — о Севастополе, где она провела лето 1916 года. О Петербурге она пишет совсем по-другому, как, например, в уже цитировавшемся стихотворении про «пышный / гранитный город славы и беды». Для ее «петербургских» текстов характерна также топографическая точность указания на неназванное, но понятное ее читателям. Вот небольшое стихотворение из «Белой стаи»:

Место действия этого стихотворения не указано, но его можно определить с точностью до десятка метров. Для читателей поколения и круга Ахматовой это было очевидным. Комментируя строчку черных ангелов крылья остры , снятую цензурой при предварительном отборе в планировавшийся в середине тридцатых годов сборник, Лидия Гинзбург пишет в записной книжке (под 1935 г.): «…Изъяли стихотворение со строчкой „Черных ангелов крылья остры“ — очевидно, думая, что чугунные ангелы (с арки на Галерной) слетают с неба» [58] Гинзбург Л. Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство, 2002. C. 124. . Соответственно, место действия — зимняя Сенатская площадь, у Медного всадника горят костры, у которых греются часовые (ср. у Мандельштама в написанных годом раньше «Петербургских строфах»: На площади Сената вал сугроба / дымок костра и холодок штыка ), точка зрения помещена в пространство между памятником Петру и Невой, откуда видны Николаевский и Дворцовый мосты, и скульптуры крылатых гениев с книгами закона («ангелов») работы В. И. Демут-Малиновского, украшающие арку между зданиями Сената и Синода.

Конечно, стихотворение не теряет своей силы, даже если читатель не распознает подобные скрытые указания поэта. Мы имеем дело с системой своеобразного двойного кодирования. Как напишет позже сама Ахматова в «Поэме без героя»: «у шкатулки двойное дно».

С другой стороны, для знающего читателя место обозначено максимально точно. Как говорил Бродский: «Если, например, Ахматова о чем-то упоминает, то это всегда нечто реальное. Если вы рассказываете о ступенях дворца, она назовет вам количество ступеней» [59] Бродский И. А. Книга интервью. C. 185. Ср. строчки из знаменитой «Песни последней встречи»: «Показалось, что много ступеней, / а я знала — их только три!» . Сложность и многослойность «Поэмы без героя» и поздних ахматовских стихов не приходят ниоткуда, эти качества растут исподволь в ее ранних стихах, оставаясь почти не замеченные читателями и большинством критиков.

При всей сложности организации текста — звуковой, ритмической, смысловой — на поверхности он остается «простым». «В первоначальной манере Ахматовой („Вечер“, „Чётки“) резко бросалось в глаза отсутствие специально-поэтических слов и словосочетаний. Словарь ее казался совсем простым, обыденным», — писал Борис Эйхенбаум [60] Эйхенбаум Б. М. Анна Ахматова. Опыт анализа [1923] // Эйхенбаум Б. М. О прозе. О поэзии: Сборник статей. Л.: Художественная литература, 1986. C. 425. .

Еще одна важная особенность, заметная внимательному взгляду — это специфика адресата в ее стихах, которая видна и в коротком «Как ты можешь смотреть на Неву…». «Ахматова пользуется обращением ко второму лицу, которое либо ощущается присутствующим, либо мыслится как присутствующее» [61] Там же. C. 434. . Такое частичное смещение внимания с лирического «я» на адресата было свойственно многим поэтам-постсимволистам, но для Ахматовой, пожалуй, оказалось наиболее важным.