Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

— Брянский базар не умрет!

— Русская пехота непобедима, а русский мороз еще крепче, — добавлял больной грудью Федя Хлюпин.

На улице Коминтерна не досчитались окруженца Ивана Абрамова. Он значился в емлютинских списках, но бесследно исчез до появления советской власти.

Танцевали комики Штепсель и Тарапунька. Наяривал джаз-банд Леонида Утесова.

«Брянская улица на Запад нас ведет!»

После бегства немцев мы вернулись на пепелище.

Из остатков сарая мать и брат сколотили балаган с окошком размером в тарелку и стали жить.

Зимовали мы дружно. Было голодно, и спина леденела от мороза, но мы терпели, мечтая о хлебе и горячей русской печке. Дырявый балаган пробивало ветром и снегом, бессменно горевшая «буржуйка» не согревала тела. Мы вчетвером спали на дощатом топчане, не снимая тряпья и шапок. Каждое утро брат Шура брался за лопату; пробивал тропинку к проезжей улице Коминтерна и исчезал. Сестра Маня топила в чугунке снег и варила постный суп из гнилой картошки. Мать, не снимая полушалка, садилась за швейную машинку «Зингер» и строчила ватники на продажу. Потом Маня и я прилаживали к валенкам коньки и по оледеневшим канавам мчались кататься.

Однажды на дороге запыхтел огромный американский «студебекер», набитый молчавшими людьми. К нашей времянке подошел чахоточный партизан Емлютин с наганом на поясе, сказал одно слово «собирайся», и мать исчезла на полгода.

Без суда и следствия ее наказали за то, что мы два года жили под немцами.

Брат пропадал на вокзале, где у воинских эшелонов толкался народ, воровал что попадется под руки — вещи, консервы, хлеб. Раз у проезжих офицеров он стащил хромовые сапоги и обменял на мешок картошки. Месяц мы пекли картофельные «пляшки» на раскаленной буржуйке, пока мешок не опустел.

До весеннего разлива, истощенных от голода и вшей, сестру Маню и меня подобрала тетка Марфа Сергеевна, старшая сестра отца. На санях она отвезла нас в лесничество «Гигант», где мы отогрелись и отъелись медом. По рассказам двоюродных братьев, я рос расчетливым и кротким ребенком. Меня сажали на грядку, и я наедался морковкой, ловко отнимая ее у сидевших рядом кроликов. Пожилой муж тетки сохранил лес от немецких порубок и был награжден советским орденом. Такие ордена тогда почитали и обходили стороной. В этом теплом лесном гнезде мы, играя с двоюродными братьями, прожили все лето, пока нас не забрала мать.

Вся в лохмотьях, она походила на вишенку. За шесть месяцев принудительных работ ей выдали лес на постройку дома. В разгар лета мы вернулись на Болото. На паях со свояком Матвеем Хлюпиным, закройщиком высшей категории, мать шила стеганые ватники и бурки для босого и раздетого народа. Торговля шла бойко, но до сытой жизни было далеко.

— Главное — торговая детонация! — поучал народ дед Серега. — Вон, Ефим Басихин вышел на базар с кучкой ржавых гвоздей, а сейчас возводит железную крышу!

Знай, наших!

Брянский базар, как и пророчил дед Серега, достиг размаха полувековой давности. Он колыхался от башни князя Барятинского, где крутили для любителей патриотические фильмы «Два бойца» и «Машенька», до ворот сгоревшей швейной фабрики, в добрые три версты.

— Брянский базар вечен! — затягиваясь вонючим самосадом, басил дед Мироныч.

Аресты и грабежи шли своим чередом.

Мой брат Шура устроился на курсы столяров.

Дня за два до первого сентября 1944 года незнакомый китаец подошел к пустующему помещению каменной прачечной, отпер висячий замок, поставил черную доску с мелом и сел курить на ступеньках крыльца. Карманный вор Чубаркин бросил в китайца камень и скрылся. Китаец не двинулся с места, а дождался первого числа и впустил в прачечную ватагу любопытных детей, изголодавшихся по ученью.

Брянск моего детства походил на большую бурую деревню с выгоном для скота посередине и базарной площадью на берегу Десны. Кое-где на высоких холмах правого берега сохранились дома старинной кладки, развалины Свенского монастыря и желтые заплатки свежих новостроек.

Никто не знал, как китаец Максак попал в город.

Знали, что на лугу кочует цыганский табор и ворует гусей. Пленные немцы возводят здание горсовета, но от куда явился китаец с морщинистой мордочкой и бородкой, где можно было пересчитать все волоски, никто не знал.

Китаец Максак жил в подвале прачечной, охранял школу и торговал на базаре картинками невиданной красоты.

В школу мы пришли вдвоем, сестра пропустила из-за войны три года, а я боялся сидеть один в балагане. Нашему учителю Леониду Алексеевичу стукнуло двадцать пять лет отроду. Одну руку он потерял под Кенигсбергом и преподавал по призванию. Подумать только, в этой заросшей зелены и и поганками прачечной, приспособленной под школу, я научился читать и писать, слагать, вычитать и умножать, делить трехзначные числа с дробями.

Здесь я узнал, как две тысячи лет назад рабы под руководством Савмака подняли восстание против угнетателей и захватили власть. Великий художник Илья Ефимович Репин родился в семье солдата и стал знаменитым на весь мир. Шахтер угольных копий Алексей Стаханов, изображенный на деньгах, в одну смену вырубил сто тонн угля, в четырнадцать раз больше нормы. Я выучил наизусть сказку Пушкина «о царе Салтане», десяток басен Ивана Крылова, мог письменно изложить рассказы Чехова, Аксакова и Виктора Гюго. Там я нарисовал солдата среди проволочных заграждений. Он слал проклятие невидимому врагу.

Ни методических таблиц, ни кубиков с азбукой я не помню. Леонид Алексеич заставлял класс выкрикивать буквы хором, как только рисовал одну из них на черной доске. Он сиял от удовольствия, когда мы драли глотки, звуковым методом осваивая родную речь и арифметику. При самостоятельном чтении самые застенчивые ребята чувствовали себя превосходно, и впоследствии многие вышли в офицеры и певцы. Выучил таблицу умножения и сезонные отрывки пушкинских поэм вроде: «и вот уже трещат морозы», «уж небо осенью дышало», «гонимы вешними лучами». О лете ничего не помню, может быть годится «у лукоморья дуб зеленый»? Потом мы добрались до Льва Толстого, отрывки которого Леонид Алексеич читал с упоением:

— Откроем страницу тридцать и прочитаем заглавие «Камень», рассказ Льва Николаевича Толстого, величайшего писателя земли русской. Читаю быль по слогам и объясняю: «один бедный пришел к богатому просить милостыню». — Про кого я здесь читаю, ребята? — Правильно, про бедняка. А как таких бедняков называют? — Нищими. — А к кому пришел нищий? — К богачу просить милостыню. — А что значит милостыня? — Это подаяние.

Это значение мы хорошо знали. По сожженному городу бродило множество нищих беженцев, «Христа ради» просивших все, что дадут, да мы и сами были нищие.