Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Мой напарник Снегур достал сразу две книги о войне. Куча иллюстраций и пара цветных обложек.

При встрече Елена Михална Голышева спрашивала:

— Работа есть?

Отвечаю:

— Навалом!

— Главное, это работа! — повторяла она.

Снегур и я записались в тарусскую автошколу. Полили холодные дожди, и грязь держалась до заморозков. Мы рисовали и разбирали мотор тяжелого грузовика. Под руководством инструктора возили картошку с грязных полей под дырявую крышу. Четыре месяца мне платили стипендию и выдали странное «Свидетельство», где значилось: «Автомобиль (устройство, техническое обслуживание и ремонт) — „удовл“. Правила движения автомобильного транспорта — „зачет“, Вождение автомобиля — „зачет“. Присвоена квалификация шофера 3-го класса и выдано удостоверение шофера-профессионала № 746247 Госавтоинспекцией. Подпись. Документом на право управления автомобилем не служит».

Люди учились четыре часа и получали права на право вождения, а мне, после четырех месяцев изучения, выдали «корки» без права!

Со Снегуром мы работали два года. Когда мы с ним познакомились (1963), он совершенно меня очаровал, живо описывая занятия в студии Белютина. «Представляешь, сидит пестрый, бабий курятник, а над ним возвышается роскошный петух — Белютин!»

Наш бесконечный треп об искусстве, литературе, политике, гульбища по ресторанам продолжались и в Тарусе, куда он приехал поближе ко мне и подселился в доме с чудным видом на заокские дали.

Он не только рисовал для издательств, но и красил в «экспрессивной манере» под диктовку Э. М. Белютина этакое среднеарифметическое месиво, где невозможно определить прямое заимствование и еще труднее уловить самобытность автора.

Незаконченная картина постоянно стояла на мольберте. Такое украшение нравилось девицам. К нему приходила натурщица, наголо стриженная девушка из швейной фабрики. Говорили, что ее заели вши и пришлось срезать пышную гриву.

Я встретил Полянскую 25 декабря на автостанции. Она явилась одетой не по сезону. Бумажный желтый плащ до колен, резиновые сапоги. Слава Богу, меховая шапка на голове и полная авоська продуктов. Не поднять. Как издавна повелось, мы долго грелись в постели, потом приготовили горячий ужин. Наталья читала Библию, по-своему и очень красочно комментируя Бытие.

Гусь вышел славный, картошка отлично пропеклась в гусином сале. Ели и запивали московским пивом.

Я сказал ей, что в Тарусе совсем одичал и хочу в Москву.

— Валечка, — лукаво ухмыляясь, сказала она, — ты все устроишь как надо, я тебя знаю.

Вечером обходили друзей. Писатель А. И. Шеметов в присутствии Натальи, которая ему очень нравилась, обвинял меня в барских замашках и снобизме. У Эдика начался роман с Галей Маневич. Витя Синицын ублажал гиганта русской мысли Ирку Васич. Шрифтовик Генка Валетов, сокурсник Полянской, раздувал сапогом самовар. В доме чад, его подруга пряталась под подушкой. Видел Юрку Казакова с невестой, молчаливой и породистой особой. Он протер толстые очки и долго смотрел на коленки кормящей матери.

Я уже заметил, что мой секрет с «московской пропиской» Снегур выдал Наталье. Сюрпризы начались в ночь под Новый год. Давно влюбленный в нее, он только и думал, как мне насолить. Впустив Наталью на крыльцо, передо мной он захлопнул дверь. Я видел сквозь шторку, что внутри сидели Васич с сыном и Витя Синицын. Полянская вошла и не вышла. Я сразу сообразил, что составлен заговор против меня.

Очевидно, 2 января кормящая мать уехала в Москву, со мной не простившись.

Стриженая ткачиха сказала мне, что Снегур всю ночь тогда выяснял отношения с Полянской. Меня смешали они с грязью, как последнего подонка.

Скверно я живу.

В мутной московской богеме парижский эстет Игорь Маркевич откопал героя, — Толя Зверев, тяжелобольной юродивый, ненавидевший здоровых и больных, женщин и детей, бедных и богатых. После выставки в Париже и Женеве культ Зверева в Москве затмил потускневших Глазунова и Рабина. Живописец вошел в моду и нарасхват, С помощью Костакиса и Маркевича образ великого бродячего артиста, народного самородка отшлифовали как золотой червонец.

Попробуй заикнись, что Толя Зверев — обыватель мещанской жизни, скопидом и трус, тебя затопчут копытами и так утопят, откуда никогда не вылезешь.

Семья прокурора не избежала модного поветрия. Зверев срисовывал всех поочередно. Я застал его в сеансе портретирования. В кресле сидела «фрау» Эстер в белоснежной блузке с бантом на шее. Живописец, сидевший напротив, смолил вонючую сигару, сбрасывая пепел в ведро с водой. После часового перформанса на бумаге возник акварельный, расплывчатый фас, с едва уловимым сходством и жирным красным бантом посередине. Зверев сощурился, кухонным ножом сделал две-три дугообразных черты и расписался большими буквами «А. З.». Все пять портретов анфас, лихо сработанные в один присест, очень отдаленно напоминали живых персонажей, но представляли определенный интерес, как упражнение экспрессивного характера. За ловкую работу Зверев получил триста рублей наличными и предложил мне:

— Давай сложимся?

Я удивился. Человек заработал кучу денег и просил два рубля на водку, но дал. А. З. купил бутылку водки и шесть бутылок пива за свой счет.

— Пойдем к Ваське (В. Я. С.), посидим на кухне, — предложил он.

— Опять вы! Зверев, — сурово встретил нас В. Я. С., — я ведь сказал вам, не приходите в пьяном виде.

— Сегодня у меня получка, Василь Яклич, угощайтесь, — пропустил он мимо ушей угрозы хозяина.

— Воробьев, с кем вы связались? Это же пьянчуга, и в живописи дристун! Зверев, оставьте мне бутылку пива, я сейчас вернусь.

Мы выпили по стакану водки и закусили солеными огурцами. Вернулся Васька-Фонарщик с книжкой в руках. Отпил из горла пивка и показал книжку.

— Василь Яклич, — начал я, разглядывая ее, — что же вы меня поместили в анонимные художники?

— Мои ребята пошли к Егорию Дионисьевичу, а тот им дал мудрый совет — за молодых я боюсь, поставьте их анонимно. Так и порешили.

Васьки-Фонарщика грек боялся, а из нас он лепил великих художников на свой лад и вкус.

Гений невыносим.

Зверева быстро развезло. Со стола посыпались хлебные корки и огурцы. В. Я., сверкая очами, ворвался на кухню и заорал:

— Зверев, немедленно соберите корки и уходите. Вы пьяны и безобразны. Я не желаю вас видеть. Уходите оба!

Зверев как угорелый выскочил на улицу и побежал к стоянке такси.

Таксист доставил нас на Смоленку в подвал Плавинского. Там пили, обсуждая ссылку в Сибирь Андрея Амальрика.

— А я ему говорил, — скрипел Плавинский, — Андрей, бери сертификаты, а не валюту. Мудак, не послушался и получил химию.