Яков Мелькумов - Туркестанцы

Чтобы усилить напряженность, Шакиров потребовал, чтобы из Ташкента были присланы части Красной Армии для разоружения туркмен, которые якобы готовили восстание против Советской власти.

Но предатели просчитались. Туркбюро ЦК РКП (б) и Турккомиссия ВЦИК в Ташкенте, получив сигнал о кровавых событиях, направили в Хиву Чрезвычайную комиссию для расследования причин хивинских событий и привлечения к ответственности преступников, действовавших от имени Советской власти.

Проведенное комиссией расследование показало, что младохивинцы совершили это кровавое преступление с целью обострения национальной розни между узбеками и туркменами, чтобы, обвинив туркмен в измене, обезоружить и подавить их силами Красной Армии.

Такова, кратко, история революционной борьбы в Хорезме, о чем я считал необходимым рассказать Левандовскому, который, как всякий новый человек в Туркестане, еще не успел разобраться в чрезвычайно сложной обстановке того времени.

— Власть на местах в Хорезме полностью принадлежит Советам, — говорил Левандовский. — А между тем там по-прежнему много безземельных дехкан. Рас-пределение воды вызывает столкновения, время от времени точно из-под земли появляются басмаческие шайки. И это тогда, когда все племенные вожди клянутся в верности Советской власти.

— Думаю, что все дело в племенных вождях, — ответил я. — Здесь очень сильны феодально-родовые пережитки. Я в этом убедился в Локае. Правда, не побывав в Хорезме и не изучив обстановку на месте, трудно разобраться во всех тонкостях.

Левандовский взял в руки мое предписание и, снова прочитав его, сказал:

— Яков Аркадьевич, мы с вами люди военные. В Восточной Бухаре все спокойно… Я полагаю, что ваше место сейчас в Хорезме. Как вы смотрите на то, чтобы принять 8-ю бригаду?

Вопрос Левандовского был для меня неожиданным. Сколько труда пришлось мне затратить в Москве, чтобы вернуться в свою бригаду, и вот, когда я был уже почти у цели, все рушилось.

Пока я собирался с мыслями, Левандовский, видимо, понял, что у меня на душе, и сказал:

— Яков Аркадьевич, перемена вашего назначения — не мой каприз. Нам крайне важно и нужно иметь в Хорезме человека, хорошо знающего особенности местных условий.

— Но приказ Наркома… — пробовал было возразить я.

— Это мы уладим. Нарком нас поймет и поддержит. Значит, решено?

Мне не оставалось ничего другого, как согласиться с командующим.

Когда я вышел из штаба, солнце садилось. Лучи его пробивались сквозь густые кроны карагачей. Дворники поливали улицы из арыков. Вода веером падала на тротуары, прибивая пыль. Я шел к гостинице, где меня ожидала жена, приехавшая из Самарканда. Она еще ничего не знала о моем новом назначении, как не знали о нем и мои товарищи, которым я сообщил, что возвращаюсь в свою бригаду. Сколько таких внезапных перемен уже бывало в моей жизни! Может быть, потому я и полюбил военную службу, требующую постоянной собранности и готовности следовать туда, где ты больше всего нужен, службу беспокойную, но неизменно интересную, не позволяющую обрасти жирком.

В Хиву я отправился на самолете. Мы летели на северо-восток, навстречу солнцу, и далеко внизу скользила по песчаным барханам крылатая тень. Накаленные солнцем пески излучали зной. Самолет то взмывал кверху, то стремительно падал, как бы повторяя линией полета рельеф местности. Глаза уставали смотреть на однообразные, застывшие волны песка. Но вот впереди обозначилась темная полоса. Вскоре под крылом самолета заблестела вода, замелькали квадраты полей, разделенные арыками, зазеленели сады, окружавшие кибитки. Мы пересекли границу оазиса.

Хорезмский оазис начинается в низовьях Аму-Дарьи и тянется вдоль левого берега реки неширокой полосой, от 10 до 60 километров. Местами пески пустынь вплотную подходят к кишлакам, вклиниваясь в зеленую полосу оазиса гигантскими языками и грозя разорвать ее на части. Людям, населяющим оазис, стоило огромных усилий отстаивать свои земли от постоянного наступления песков. Аму-Дарья была капризным, но верным союзником человека в этой борьбе. Часто меняя русло, отклоняясь то влево, то вправо, широко разливаясь во время паводков, река покрывала слой песка плодороднейшим лёссом. Воды Аму-Дарьи, наполняя искусственные каналы, текли в глубь песков, неся в поля и сады живительную влагу.

Волнистая равнина Хорезмского оазиса лишь местами прерывалась невысокими отрогами гор Кушкана-Тау и Кобе-Тау. Вся равнина имела незначительный уклон к северо-западу, где к ней прилегало плоскогорье Усть-Урт, спускающееся к равнине крутыми обрывами высотой до 180 метров.

Не отрываясь смотрел я из окна кабины, перебирая в памяти все, что знал о бывшем Хивинском ханстве.

В полдень самолет приземлился в Хиве. Меня встретили комиссар бригады Н. В. Серденко, начальник особого отдела В. Н. Четвертаков, работники штаба и представители правительства Хорезмской республики.

Когда выходил из самолета, на меня пахнуло сухим, палящим зноем, будто где-то очень близко топилась гигантская печь.

С аэродрома мы поехали в штаб бригады, находившийся в бывшем ханском дворце Нурлабай. Искусственные водоемы, огромные деревья умеряли зной. Из глубины сада тянуло влажной прохладой.

В штабе мне предложили искупаться и отдохнуть в отведенных для меня комнатах. Распоряжался всем Серденко. Он держался самоуверенно, на всех начальственно покрикивал, а со мною разговаривал каким-то фамильярно-доверительным тоном. Я насторожился. Мне не понравилось сонное благодушие, царившее в штабе. Часовые прятались в тени деревьев, лениво поглядывая на проходящих, в отделах накрашенные машинистки кокетничали со штабными командирами.

Отказавшись от отдыха, я потребовал, чтобы мне доложили положение дел. По недоуменным взглядам, которыми обменялись командиры, я понял, что мое тре-бование показалось им по меньшей мере странным.

— Какие у нас, комбриг, дела? Все тихо, мирно, — сказал Серденко. — Джунаид за границей чаек попивает, а местных басмачей силой против нас не подымешь.

Меня покоробило от этих слов комиссара и его манеры разговаривать. Я еще не знал тогда, что в бригаде к Серденко пристало прозвище Наполеон, данное ему за самоуверенность и зазнайство. Невольно вспомнился мой друг и боевой товарищ Ратников, с которым было так легко работать. Я с трудом сдержался, чтобы не ответить комиссару резкостью.

— Боюсь, что вы себя убаюкиваете, товарищ комиссар. Благо, к этому располагает и климат Хорезма — знойный и сонный. Может быть, вы все-таки расскажете о политических настроениях населения, о наиболее угрожаемых районах? — спросил я.