Майкл Кейн - Взорви эти чертовы двери!

Знаю, что многие считают гольф лекарством от стресса, но я так и не смог полюбить эту игру. Во-первых, из-за Сидни Пуатье. Сидни — самый добрый и мягкий человек, которого только можно представить. Однажды он попытался научить меня играть в гольф, и я оказался настолько бестолковым, что Сидни чуть не вышел из себя. Вторая причина — Шон Коннери. Шон не добрый и не мягкий; он, напротив, любит посоревноваться и может выйти из себя. Когда Шон попытался научить меня играть в гольф, я так взбесил его, что он взял мою клюшку и сломал ее надвое. Ради нашей дружбы с Сидни и Шоном пришлось отказаться от гольфа. Кстати, дружба тоже входит в мою «аптечку первой помощи».

Но я не расстраиваюсь. Не гольф, так садоводство или чилаут. Любое занятие, любая отдушина, лишь бы на время помогала отвлечься от реальности и дать выход накопившимся эмоциям. В минуты, когда мне не удавалось увидеть ничего хорошего в неудачах, придумать способ решения проблемы — да и просто в неудачные дни — родные, друзья и увлечения помогали не зацикливаться на плохом.

С годами я также понял, что некоторые вещи совсем не помогают пережить трудные времена, а как раз наоборот. Я пришел к этому осознанию благодаря разным людям; кто-то из них был близок мне, кто-то — почти незнаком.

В моей карьере был период, когда я снимал стресс алкоголем. Несмотря на роскошь и блеск, меня не покидало ощущение, что чего-то в моей жизни не хватает, и я думал, что алкоголь поможет справиться с этим чувством. Я внушал себе, что обойдусь без спиртного, но стресс всегда оказывался сильнее. Я ни разу не являлся на съемочную площадку пьяным, но было время, когда я считал, что немного водки на завтрак мне не повредит. В итоге к середине 1970-х годов дошло до того, что я выпивал две бутылки водки в день. Мне невероятно повезло, что примерно в то же время в моей жизни появилась Шакира. Чувство пустоты ушло, и она меня вытащила. А потом забеременела, мне выпал шанс стать отцом во второй раз, и вскоре я пришел в норму. Тогда я полностью отказался от алкоголя на год и до сих пор никогда не пью в течение дня; иногда выпиваю бокал вина за ужином. Шакира спасла мне жизнь — без шуток.

Не знаю, что бы со мной стало, если бы не Шакира. Работая в театре, кино и в ресторанном бизнесе, я повидал немало людей с тяжелейшей алкогольной зависимостью и многократно был свидетелем того, как алкоголь рушит карьеру человека и приводит к его преждевременной смерти. В 1964 году я посмотрел «Гамлета» с Ричардом Бертоном, а много лет спустя мы с ним встретились на съемочной площадке «Зи и компания», где Ричард снимался со своей тогдашней женой Элизабет Тейлор. Я сказал, что его Гамлет был прекрасен, но я никогда не видел, чтобы принц датский говорил так быстро. Ричард взглянул на меня и ответил: «Пабы закрываются в пол-одиннадцатого». Трезвым Ричард всегда был очень обходителен со мной, но, увы, трезвым он бывал редко. На вечеринке в честь окончания съемок я пожелал им с Элизабет счастливого Рождества перед уходом. «Засунь себе в задницу свое Рождество», — огрызнулся он.

Несколько лет спустя Ричард, его новая жена Сюзи, Шон Коннери, его жена Мишелин и мы с Шакирой вместе ужинали в Голливуде. Сюзи сказала, что Ричард уже некоторое время не пьет, и я ей поверил. В первой половине вечера Ричард не промолвил ни слова. Потом пошел в туалет, где явно чем-то «освежился», и, вернувшись, начал неестественно быстро тараторить и восторженно рассказывать обо всем подряд. Больше я его не видел. Каким бы огромным ни был его вклад в кинематограф, он мог бы сделать гораздо больше. Он умер в 1984 году; ему не было и шестидесяти.

Питер Лэнган был блестящим шеф-поваром и ресторатором. Никто лучше него не делал суфле из шпината, салат с морепродуктами и крем-брюле. Именно Питер научил меня тому, что ресторан — то же, что и театр. Люди приходят сюда не накануне шоу и не после шоу: они приходят, чтобы посмотреть шоу. Стены — декорации, их должны украшать дорогие картины (в нашем случае — полотна Дэвида Хокни и Патрика Проктора). Столики необходимо поставить на достаточном расстоянии друг от друга, но бар должен располагаться у самого входа и быть всегда полным, завлекать клиентов и вызывать у них желание потолкаться у стойки, пусть даже в ущерб комфорту. Клиенты ресторана — одновременно зрители и актеры, исполняющие главные роли; сидеть они должны так, чтобы видеть друг друга. Но Питер был алкоголиком, каких я не встречал никогда: порой он напивался до такой степени, что оскорблял посетителей. Однажды он забрался под столик и укусил посетительницу за ногу. Часто засыпал в ресторане или прямо на улице. Через несколько месяцев работы с ним я понял, что мне нужен не только талантливый, но еще и непьющий шеф-повар. Так шефом и третьим партнером в Langan’s стал Ричард Шеферд. Наш ресторан пользовался огромным успехом, но через десять лет после его открытия Питер трагически погиб в возрасте сорока семи лет.

Однако самым печальным примером губительного влияния алкоголя, пожалуй, является актер Уилфред Лоусон, сыгравший Альфреда Дулитла в экранизации «Пигмалиона» с Лесли Хоуардом и Уэнди Хиллер. Вы, вероятно, о нем не слышали, но он был хорошо известен британским актерам моего поколения. Любимец коллег, он мог бы сделать блестящую карьеру и оставаться в зените славы гораздо дольше. Я видел Уилфреда только один раз в шекспировском дневном спектакле — кажется, то был «Ричард III» в театре Savoy, где он играл с другим гениальным пьяницей Тревором Хоуардом. Они оба были под мухой, и кто-то из зрителей выкрикнул: «Вы пьяны!» Тревор же крикнул в ответ: «Думаете, мы пьяны? Вы еще герцога Норфолка не видели!» К сожалению, я не помню, кто играл Норфолка, — хотелось бы мне знать, кто сумел перепить этих двоих. Мы с Уилфредом Лоусоном вместе снимались в фильме 1966 года «Другой ящик» — викторианской комедии, которую поставил мой хороший друг Брайан Форбс. В фильме сыграли лучшие актеры британского кино того времени: Джон Миллз, Питер Кук, Дадли Мур. Во всех сценах с Уилфредом — он тогда разменял седьмой десяток — Брайан снимал нас выше талии, чтобы я мог взять Уилфреда за руку и подвести его к разметке на полу (он нетвердо стоял на ногах). Вскоре после съемок я встретил его в клубе Arts Club в Лондоне. Он сидел за стойкой и учил слова — ему предстояло играть в пьесе в одном из театров Вест-Энда. Я поинтересовался, когда премьера. «Сегодня в восемь», — ответил он.

Я всегда считал, что именно наркотики положили конец многим хорошим начинаниям 1960-х. Мощнейший творческий порыв превратился в бессмысленное зависание и наркотические грезы. Я лишь один раз пробовал наркотики, и слава богу, а то и мне бы пришел конец. Друг угостил меня марихуаной, я хохотал без перерыва пять часов и чуть не заработал грыжу. В час ночи я стоял на углу, смеялся, как одержимый, и пытался поймать такси с Гросвенор-сквер до Ноттинг-Хилла. В итоге я прошел весь этот путь пешком: я казался себе непобедимым. Вернувшись домой, я пришел в себя и поклялся, что это был первый и последний раз. И дело не в грыже и не в пройденном расстоянии. Я знал, что употребление марихуаны влияет на память и концентрацию, а мне нужно было учить слова.