Николай Губернаторов - «СМЕРШ» ПРОТИВ «БУССАРДА» (Репортаж из архива тайной войны)

«В разбросанных листовках я читала обращения и эти словесные посулы Власова. Конечно, словами можно убить, можно спасти, а можно полки повести. Но нашему бы теляти да волка ободрати. Не внушает доверия и сама личность Власова: предал один раз, предаст и в другой раз».

Чтобы сгладить свою неловкость и не вступать в полемику, я решил, что лучше сменить тему разговора и ответить на вопрос моей гостьи.

«Наталья Васильевна, вы спросили, как сложатся события на фронте этим летом и в последующем. Я отвечу, хотя мне прогнозировать трудно. Предполагаю, что немцы попытаются летом взять реванш за поражение под Сталинградом. Они накопили достаточно сил, провели тотальную мобилизацию, их армия сильна дисциплиной, порядком и умением воевать. А что получится — сложно предсказывать».

Отвечая так скупо и сдержанно, я должен был быть осторожен и помнить о вездесущей силе немецкой контрразведки, которая опутала своей агентурой все немецкие учреждения. Поэтому я не исключал привлечения Натальи Васильевны к выполнению задач контрразведки.

К тому же я не мог и не имел права делиться своими сокровенными мыслями и оценками о том, что Красная армия разобьет вермахт на Курской дуге и что планируемое там немецкое наступление — это очередная авантюра фанатичного фюрера и его раболепных генералов.

Мне было ясно, что, если в 1941 г. своей невиданной мощью немцы наступали на фронте в 3 тысячи километров — и потерпели поражение, летом 1942 г. они уже смогли воевать только в пределах 800 километров — и получили Сталинград, теперь вермахт способен под Курском наступать лишь на фронте всего в 250 километров, заранее обрекая свою армию на разгром.

Мои ответы, как мне показалось, были неочень убедительными и, видимо, не удовлетворили Наталью Васильевну.

Она встала из-за стола и сказала:

«Мне пора. Благодарю вас за приглашение в кино и в гости, за искреннюю беседу и сдержанную оценку предстоящих событий на фронте».

Потом, приблизившись ко мне и глядя в глаза, очень ласково и душевно добавила:

«Из ваших объяснений мне представилось, что ваша душа ожесточена чрезмерной гордыней и заблуждением. Вы впали в искушение. А вам, да и мне, надо стяжать верную любовь к Родине и дух мирный. Достигнем этого и сами придем к гармоничной жизни, и Отечество спасем».

В ответ, пылко целуя ее руку, я сказал:

«К вам я стяжаю только любовь и глубокое уважение».

«А я, по традиции русских женщин, к вам милосердна и надеюсь на ваше исцеление. Хотя самая трудная победа — это победа над самим собой. Помоги и храни вас Господь».

После этих проникновенных слов мы и расстались. Я отвез ее домой, заранее пригласив на просмотр нового кинофильма. Возвращаясь к себе, я весь находился в благостно приподнятом состоянии души, физически ощущая теплоту от общения с этой мудрой женщиной, моим духовным проповедником. Это состояние радостного подъема не покидало меня и в последующие однообразно нудные дни службы. Меня захлестывало весеннее половодье чувств, ощущение, что я не одинок, что есть у меня любовь, что я не просто счастлив, но и богат душевным комфортом любви.

Наталья Васильевна занимала все мои мысли, о чем бы я ни размышлял.

Мне постоянно хотелось спрятать ее у себя на груди, носить и не расставаться, заласкать, зацеловать, защитить от всех жизненных тягот и неприятностей.

Любовь, размышлял я, как всякий душевный взрыв или катаклизм в первую очередь отозвалась, сказалась на моей раздвоенной психологии, на мироощущении себя как человека, вырывающегося из выбранного и сложившегося уклада и пути жизни. И в то же время другого человека, вынужденного искать и выбирать себе новое, иное, чем прежде, место и уклад жизни, в иной, новой реальной действительности. Каково это новое место и в каком качестве я мог бы его занять или сесть на него?

Смутно, как в дымке, мне виделось это свое новое место, хотя его обозначила, очертила Наталья Васильевна.

При этих отягчающих размышлениях я понимал и представлял, что переход в иное новое качество, если это случится, адаптация на новом месте пройдет для меня небезболезненно. Смогу ли я, все это переосмыслив, приспособиться к новым условиям жизни и расстаться с прежними иллюзиями? Все это надо было пропустить через свое сознание, чтобы поверить и утвердиться в своем выборе, начать жить по новым правилам, которые раньше я отвергал.

В последующие дни, несмотря на загруженность в работе, я морально и физически испытывал потребность общения с Натальей Васильевной. В свободное время я навешал ее на работе и дома, мы уходили гулять на берег Днепра, а в теплые дни даже купались. Каждую субботу я привозил ее в наш лагерь, где она свободно общалась с агентами-добровольцами, вела переводы кинофильмов и со временем сделалась привычно своей на базе. А в один из жарких воскресных дней мы отправились купаться. Вода в Днепре была еще прохладной, и мы больше загорали на берегу. Как-то неожиданно прервав беседу, Наталья Васильевна, приподняла голову и спросила:

«Вы знаете эту птичку, которая поет в прибрежной осоке?» Послушав, я ответил: «Эта птаха называется коростель, а в пароде ее зовут деркач за то, что он не поет, а мелодично скрипит».

«Правильно, — согласилась Наталья Васильевна. — Хотите, я расскажу вам притчу, услышанную в одной деревне?» Я согласился.

«У коростеля, — начала рассказывать Наталья Васильевна, — небольшие крылышки, носильные ножки. Поэтому он больше бегает, чем летает. На зиму в теплые края он уходит в основном пешком и на лето возвращается на родину тоже пешком. Как-то весной, возвращаясь из теплых мест на родину, коростель встретил крота. Высунув из норы мордочку и с удивлением уставившись на птицу, крот спросил: «Ты кто такой и куда путь держишь?» — «Я птица коростель, возвращаюсь из теплых стран к себе, на родину, к родному гнезду, встретиться с подружкой и вывести деток» — «Но почему же ты не поселишься постоянно там, на теплой земле, а ежегодно пробегаешь тысячи километров? Глянь, все твои ноги стерты, а по дороге тебя подстерегают разные хищники. Скажи мне, что заставляет тебя подвергаться опасности и переносить такие лишения? Что, наконец, зовет и тянет тебя в наши холодные края?» — «Родина!» — ответил коростель. «А что это такое — родина?» — спросил крот. «Чтобы понять и знать, что такое родина, надо быть не кротом», — сказал коростель и зашагал дальше.

Этот скрип коростеля и притча о нем, поведанная любимой женщиной на берегу седого Днепра, отороченного зеленым бархатом ивы, напомнили мне милую моему сердцу малую родину — подмосковные Вяземы, где в детстве я вдыхал медовый запах лугов ромашкового света. От этой щемящей радости воспоминания мне захотелось поделиться переживаниями с самым дорогим человеком.