Виктория Мочалова - Лытдыбр [Дневники, диалоги, проза]

Довольно скоро, впрочем, все эти непонятные слова стали понятными, обросли рутинной плотью. Вот и я стал вполне обыденно читать эти самые интернет-издания, а чуть позже и публиковаться в них, что и делаю до сих пор. Да и пресловутые социальные сети для меня сегодня, как дом родной.

Но я хорошо помню героическую пору всего этого. Я помню триумфальное шествие удивительного, захватывающего явления, называемого “Живым Журналом” и ставшего на сколько-то лет самодостаточным пространством для обитания очень многих, совершенно разных людей.

Одну из главных ролей на этой безразмерной сцене играл персонаж с хорошо всем знакомым эпатажно-самоуничижительным псевдонимом. Это был Антон.

Его коммуникативная активность и трудно представимый, практически безграничный диапазон интересов создавали ощущение, что Антон сам по себе – социальная сеть. Он и правда ею был, соединяя в себе и пропуская через себя ничем не ограниченное множество идей, людей, мироощущений, сведений и событий.

О чём писал Антон? Антон писал более или менее обо всём.

В том числе и о литературе, и о литературной критике, и об особенностях психологии художественного человека, в частности поэта.

Тексты эти, при том что многие из них казались не бесспорными, а некоторые так даже чересчур провокационно категоричными, всё равно заставляли с собой считаться. Чем-то они брали. Я думаю, брали они убедительностью своей непреклонной интонации и наглядной демонстрацией железной мыслительной воли.

Мне – и как читателю, и как автору – по-настоящему интересен лишь тот текст, что содержит в себе рефлексию по поводу собственного жанра.

Поэтому мне интересны тексты Антона. Поэтому я и сам постоянно думаю о том, что́ пишу в данный момент.

Вот и теперь. Что это? Предисловие к одному из разделов книги? Ну, вроде бы так. По крайней мере, так задумано. Но как-то это и не так. Какое же это предисловие? Предисловия обычно бывают не такими.

Нет, это явно не предисловие. Это скорее уж послесловие. Послесловие к Антону.

Но тоже не получается: послесловия сочиняются к чему-то такому, что закончилось, завершилось. Послесловия пишутся после финальной точки. А к Антону это явно не имеет отношения.

О том, что Антона больше нет, я узнал, находясь в больнице.

А проводы состоялись в тот день, когда мне сделали небольшую сердечную операцию. Небольшую, но всё же.

Лёжа под послеоперационной капельницей, я рассматривал в телефоне на фейсбуке многочисленные фотографии с похорон и поражался многолюдству и разнообразию людей, пришедших попрощаться с Антоном.

Сначала я огорчился, что не смог проститься с человеком, которого знал не могу сосчитать сколько лет. Потом подумал, что, может быть, оно и к лучшему: как не смог я с самого начала поверить, что Антона больше никогда не будет, так не верил в это и позже. Не очень-то верю в это и теперь.

Февральская революция 1917 года – явление того же порядка, что и реформы Сперанского, правление Александра II, Манифест 17 октября, хрущёвская оттепель и горбачёвско-ельцинская перестройка.

То есть это была одна из полудюжины неудавшихся попыток свернуть Россию с ордынской государственной модели на европейский путь, превратить верховную власть в стране из подобия ханской ставки в конституционную монархию или даже парламентскую республику.

Внешние причины, в каждом случае мешавшие такому повороту осуществиться, были различны: Александр I сам испугался реформ, Александра II убили народовольцы, политическим преобразованиям 1905 года очень кстати помешала война. Временное правительство свергли агенты спецслужб Германии, которой необходимо было любой ценой вывести Россию из коалиции победителей Первой мировой. Хрущёва сожрали соратники, а Горбачёв с Ельциным сами так толком и не поняли, какой государственный строй пытаются установить взамен привычной и понятной обоим ордынской модели. Горбачёв мечтал ценой реформ сохранить СССР и подал в отставку сразу же после его самороспуска; Ельцин хотел построить в России демократию, но такую, при которой президент оставляет за собой право расстреливать парламент из танков и сам себя избирать на новый срок, покуда не найдёт наследника по душе.

Можно каждую из этих причин считать исторической случайностью, но результат выглядит скорее закономерно.

Большевики – свора уродов и извращенцев, люто ненавидевших свою страну и народ, – деньги на свой переворот получили у немецкого кайзера, клятвенно пообещав ему вывести Россию из войны. И в самом деле, назавтра после переворота они приняли “Декрет о мире”, означавший одностороннюю капитуляцию России и развязывание немцам рук на Западном фронте.

Но тут вдруг выяснилось неприятное: если Ленин твёрдо стоял за безотлагательное выполнение всех обязательств перед кайзером Вильгельмом II, то все прочие члены его шайки этого глупого джентльменства не поняли и не приняли. Им очевидно было, что немцам и так скоро придёт карачун, так давайте же их кинем. Дело было до сталинских чисток в руководстве банды, поэтому начались голосования, и Ленин в них сразу же проиграл, а выиграли кидалы. Немцы обиделись, но у них, благодаря удачной инвестиции в большевистский переворот, был и план Б. Когда их строптивые ставленники передумали капитулировать, немецкие войска снова начали наступление на Восточном фронте. В считанные дни они продвинулись на сотни километров вглубь России, заняли Псков и начали обстреливать Петроград. (Страхом перед этими обстрелами объяснялся перенос столицы из Питера в Москву.)

Деморализованные большевиками русские войска при виде немцев разбегались врассыпную. Тут подельники Вождя убедились в его мудрой дальновидности и подписали Брестский мир, отдав немцам всё, что те потребовали. Немцам до полного разгрома оставалось к тому моменту чуть больше полугода, и Ленин понимал, что после разгрома Германии все обязательства перед нею утратят силу. Тем не менее, по условиям своей собственной капитуляции большевики согласились заплатить немцам 6 млрд марок – в том числе 1,5 млрд золотом (245,5 тонн чистого золота). В сентябре 1918 года, за два месяца до полной капитуляции немцев, из России в Германию было отправлено два “золотых эшелона”, в которых находилось 93,5 тонны “чистого золота” на сумму свыше 120 млн золотых рублей. По условиям Компьенского соглашения, все эти деньги, минуя кассу Рейха, ушли во французскую казну. Потому что Франция, в отличие от Советской России, вышла из Первой мировой победителем, с правом и на аннексии, и на контрибуции. Но нужно отдать Ленину должное: все обязательства перед спонсорами он выполнил. И большевики сумели удержать власть в России.