Феликс Медведев - После России

Оценивая степень свободы и несвободы, я заметил, что сейчас у вас происходят кое-какие телодвижения. Я вижу своих друзей по «катакомбной культуре» (термин 1949 года). Перед нами стояли задачи: собрать все, что возможно, сохранить все, что возможно, создать все, что возможно. Но поскольку в те времена больше трех человек мы не собирались, разве что на распитие бутылки, то мы пели «Любовь и голод правят миром. Голода хватает, любовь надо создать». Мы разыгрывали из себя веселых пьяниц и бабников — единственное, что поощрялось как социальное времяпровождение.

Но вот прошло время, и я увидел в Нью-Йорке некоторых из тех, кого знал тогда. В свое время ведь «катакомбная культура» оплодотворила официальную, скажем, в лице Окуджавы или Высоцкого. Удивительное обстоятельство: мои друзья, которых я всю жизнь знал, оказались в центре того, что сейчас у вас происходит. Тот же Иван Фролов, тот же Юрий Карякин, тот же Замошкин — я могу перечислять без конца. Я встретился с ними и к радости своей увидел, что то, что они говорили тридцать лет тому назад только за моим столом, они сейчас говорят публично. Это очень приятно. Кроме того, многие молодые ребята, с которыми я общался и которые задавали вопросы, более раскованны и интеллектуальны, в отличие от нас в их возрасте. Но поскольку структура не изменилась, то мало что изменилось в понятии свободы — несвободы. Опишу эту структуру. Я вижу ее пирамидальной могилой, в которой в больших студиях помещены маршалы и генералы, в меньших — капитаны, в еще меньших — сержанты и т. д. Но каждый совершенно четко знает, что если он откажется от собственного «я», растопчет свою душу, то у него есть шанс подниматься вверх, вверх по пирамидальной могиле. И сейчас люди, которые ездят за рубеж, не разрушают эту могилу, просто организовался некий кооператив выездных, эти люди как бы на барщине. Барщина была во времена крепостного права. Оброковая система пока еще сохранена. Талантливые люди платят деньги барину и за это имеют свои блага. Так что структура не отменена. И поэтому не отменен поиск неуправляемого подтекста. И где-то, несмотря на то что мы говорим очень свободно, я уверен, что и сейчас есть люди, ищущие в моих речах не текст, а подтекст. Хотя мой подтекст в данном случае есть мой текст. А поскольку существует чиновник по неуправляемому подтексту, значит, существует и пирамида. Кто-то за кем-то следит, действует группа специалистов по специалистам, и, наверное, есть секретное министерство по неуправляемому подтексту. И мечта этого министерства, чтобы люди прекратили выращивать хлеб, ковать металл, а чтобы все следили друг за другом в надежде, что выловят этот мистический неуправляемый подтекст. Хотя я за перестройку и за гласность, я не вижу пока у вас структурных изменений. Поэтому в таком гротескном виде мне представляется нынешняя ситуация.

— Вы исследовали феномен бюрократии. В чем, как вам думается, самое существенное отличие советской бюрократии от американской?

— Специального исследования на эту тему у меня нет. Есть книжка с дурацким названием, которое придумало издательство «Посев»: «Говорит Неизвестный». От издательств по поводу своей фамилии я настрадался еще в школе: извлечение квадратного корня из неизвестного, уравнение с одним неизвестным и т. д. Поэтому я не люблю острить на эту тему. В этой книге действительно напечатаны некоторые эссе, статьи о бюрократии. В главе «Красненькие, зелененькие и пьяненькие» я анализирую советских аппаратчиков. Читая ее. можно и посмеяться. В статье «Будущее режима», написанной во времена Андропова, я прямо предсказываю изменения в Советском Союзе, отвечая на вопрос, что я не верю в детерминизм в истории, как Зиновьев, а верю в какие-то спиритуальные духовные силы человека, меняющие общество.

— Вы могли бы себе представить статую Свободы возле Ленинграда, где-нибудь в Кронштадте и как, по-вашему, может выглядеть статуя несвободы?

— По-моему, статуями несвободы у вас заставлена вся страна.

— Вы признаете или отрицаете Ницше?

— Да, я признаю Ницше, но не в том смысле, в каком признавал Гитлер. Дело в том, что ни Ницше, ни Вагнер не виноваты, что Гитлер любил их. Ницше нынче воспринимается как приложение к гитлеровской идеологии, но это совсем не так. Я признаю Ницше, очень его люблю, считаю его поэтическим философом, если из его творчества не делать политических выводов. Больше всего мне нравятся слова Ницше о том, что он любит людей, слова которых бегут впереди их дел. Я тоже верю в магию слова, верю, что произнесенное слово проецирует действие. В этом смысле я придерживаюсь платоновской идеи «сперва идеи, потом предметы». В этом смысле я понимаю Ницше.

— Каково ваше отношение к независимости нашей печати?

— Отвечу так. Бедность всегда благородна, потому что все можно списать на бедность. Допустим, человек плохо одет, он беден. Вы, по-моему, сейчас находитесь в очень опасном состоянии, примерно как в опасном состоянии находится бедняк, заимевший деньги. Как только он оденется, станет заметным все его внутреннее убожество; так и у вас. пока цензура заставляла молчать, каждый мог выглядеть умником. Помните, как у чеховского героя: человек сделал карьеру, трогая языком сломанный зуб. Все думают, что он глубокомыслен, а он делал карьеру. Вам сейчас разрешили открыть рот, и многое становится ясным.

— Вы не могли бы дать прогноз в отношении демократизации нашей государственной системы?

— Я не Кассандра, но попытаюсь дать прогноз долговременный. Вы знаете, почему пророки никогда не ошибаются? Потому что от них не требуют конкретных немедленных решений. Если пророк предскажет, что вы будете наказаны или где-то что-нибудь рухнет, ну тогда-то вы и в самом деле будете наказаны и в самом деле где-то что-то рухнет.

В таких архетипических терминах пророк никогда не ошибается, как и гадалка, которая обещает вам далекую дорогу или казенный дом. В таких терминах и я могу дать прогноз.

Демократизация общества неизбежна в силу технократизации и сужения мира и среды проживания. Поэтому даже если власть в Советском Союзе захватит человек с самыми жесткими антидемократическими лозунгами, а такое вполне возможно, то хочу спросить: что он будет делать со своей властью? Людей-то надо кормить.

Мы видим, как автократические системы сегодня сами сдают позиции и переходят к демократии потому, что они задыхаются даже в своих автократических рамках. Они задыхаются под напором общемировой цивилизации. Так что в долговременной перспективе процесс, который начался в СССР, неизбежен.

— Вы сказали, что соцреализма нет. Тогда что такое живопись Петрова-Водкина, фильм «Броненосец «Потемкин» Эйзенштейна?