Феликс Медведев - После России

Пример этой множественности — феномен Нью-Йорка. в котором сочетаются все мечты и желания человека XX века. Это не город, это новый Вавилон. Я многое и понял и пережил в этом сумасшедшем городе. Я слушал там «Евгения Онегина», на сцене были люди различных национальностей и рас, мелькали желтые, белые, даже красные лица. Ленского пел огромный черный (я разучился говорить негр, это звучит оскорбительно, приблизительно как в России говорить «жид» о еврее); двухметровый черный Ленский — это забавно. Дирижировал изысканнейший японец. Но самое удивительное, что «Евгений Онегин» пелся на русском языке с акцентами всего мира. Вот он — символ открытости. И вот когда я думаю о том, что произошло с русской культурой, меня охватывают три единовременных чувства: гордость за русскую культуру, благодарность Америке и боль.

И я хочу собрать архив на тему «русская и американская культура». Например, в одной книжке очень много фактов американских индейцев и русской культуры.

Сколько русских бизнесменов в США, которых называют американцами русского происхождения, сколько экономистов — американцев русского происхождения, сколько балерунов, музыкантов, композиторов, писателей! Хотите имена художников? Ивлисон. Орлова, Габо, Верстан, Ц, адкин, Лифшиц, еще и еще.

Америка — открытая страна, кровь с тела России течет и в Америку, шлюзы открыты, но шлюзы России, Советского Союза закрыты, все время идет отток, отток, отток, и не по вине американцев. Американцы к этому совершенно равнодушны. Их художники, как Джон Калдер к примеру, живут в Париже, Скандинавии. Мексике, Хемингуэй жил на Кубе. Они разбросаны по всему миру. И Америка не интересуется, вернутся ли они на родиш. Сейчас выпущена книга о «34-х человеках мира в Америке», каждый из них представляет какую-то страну. Йе хочу скромничать, скромность не моя профессия, я горжусь тем, что вошел в эту книгу. От России.

Больше 90 процентов художников, попавших в книгу, имеют мастерские в Америке, но их страны от этого только довольны. Почему? Потому что они имеют мастерские и в своих странах и, по существу, являются дополнительными культурными атташе своих стран в США. Они организуют выставки в Штатах и везут американские выставки в свои страны. Государству не надо тратиться на официальных дипломатов, процесс обмена культурными ценностями происходит стихийно.

И только в России все обрублено.

— Как вы понимаете источники несвободы человека? Откуда они исходят, от государства?

— По-моему, источник несвободы лежит в более глубоких понятиях, чем просто государственное устройство. Источники несвободы лежат в том, что после Возрождения из философии, науки, искусства начали изгонять и сердце человека. Забыли главное пророчество создателя новой науки Ньютона, что Вселенная не есть механизм, что и она все время испытывает потери, влияние других слоев бытия. Попросту говоря, по-моему, самым главным в жизни каждого человека и общества является не то, что на поверхности, не то, что мы видим, а то, что спрятано. С точки зрения мракобесия и религии философия и вообще культура — это инструмент изъятия материальных ценностей для насыщения человеческого тела, чрева. Если так, то философия и искусство перестают отвечать на кардинальные вопросы, бесконечно мучающие нас от рождения, и превращаются в инструмент изъятия материальных и духовных ценностей. В обществе начинает преобладать идея материального обладания, а не духовного совершенствования. Рождается нигилизм, понятый не как течение мысли, а как уклонение от моральной ответственности, вседозволенность, то есть аморальность. Поверьте, я не батюшка-священник, и когда я говорю: мораль, я не говорю: не пейте водку, не смотрите на красивых женщин, аморальность я понимаю несколько иначе, чем повседневное, бытовое о ней представление. Аморальность — это неумение или нежелание понять кардинальную ответственность за себя, за свою судьбу, за свои поступки, за окружающий тебя и людей мир. Идеалист уклоняется от ответственности, ему все дозволено. Это порождает вседозволенность западного художника, западного мальчишки, а иногда и западного политика, для которого достижение практической цели важнее, чем решение нравственной задачи.

Что порождает советского бюрократа? Советский бюрократ, по-моему, освобожден от ответственности принимать личные решения, и поэтому он свободный человек. Западным атеистам все ясно: боженьки нет и все дозволено, а советскому бюрократу по-другому все ясно: начальство решает. Поэтому все дозволено. Солдат спит — служба идет. Это порождает два типа конформизма, один конформизм — соцреализм. Я, кстати, убежден, что соцреализма не существует. Эта «крамольная» мысль была мною очень давно высказана, еще тридцать лет тому назад, а сейчас она стала общепринятой, но поскольку я не Ломоносов, и не Лавуазье, и не Бобчинский, и не Добчинский, я не настаиваю, что я первым сказал «э». Но факт остается фактом: соцреализма нет. Хотите, я сейчас же проделаю эксперимент: вы закроете глаза, я произнесу слово «готика», и вы моментально в уме вычерчиваете прямую линию снизу вверх. Почему так? Потому что готика — это архетип, в ней признак любого устоявшегося стиля. Во всяком случае, в визуальном ряду. А если я произнесу слово «соцреализм», вы начнете думать о некоем социальном явлении и ни в коем случае не увидите знак, потому что соцреализм в действительности не стиль в искусстве, это стиль поведения, это искусство «чего изволите». Соцреализм может быть и абстрактным, не обязательно реалистическим, и если прикажут, то Академия художеств СССР будет называться Академией художеств абстрактного соцреализма. А хотите, сюрреализма.

Так вот, такая академия существует и на Западе, но ее порождает рынок. Почему рынок? Потому что феноменом западной культуры является свободный рынок, самореализующаяся личность. Но часто такая личность, вступая в борьбу со свободным рынком, терпит поражение, потому что рынок идет на поводу вкусов потребителей, и очень часто буржуа желают такое искусство, которое им угодно в данную минуту. Они рассматривают художника как человека, который украшает их жизнь, развлекает их, избавляет от скуки, художник для них — клоун. Да, художник может быть клоуном; Пикассо, Дюшан, Сальвадор Дали, Уортер — были клоунами, но они были трагическими клоунами, которые, используя древнюю маску шута, «шутуя», изрекали истину.

Новые клоуны комичны, они, не рискуя ничем, развлекают буржуазию, они носят революционные маски, но, по существу, они пудели, подстриженные под ЛЬВОВ. Они создают особую атмосферу на рынке искусства, на этом шумящем базаре, и если учесть, что в одном Нью-Йорке 470 тысяч художников только с американскими паспортами, то есть в тридцать раз больше, чем во всем Советском Союзе, то представляете, сколько же страстей бушует вокруг. Да, рынок — это безумная борьба, безудержная динамика, беспощадные стрессы. Но рынок невинен, как атомная бомба или нож. Сам по собственному желанию рынок не убивает. Разве может он убить птиц, несущих золотые яйца? Но как только меняется ситуация, конъюнктура, рынок сам возвращает себе выстоявших перед модой. Рынок не врывается к тебе с полицией, рынок не учит тебя, как надо работать. В условиях свободы нельзя запретить человеку быть или хотеть быть рабом. Отменить рабство в условиях свободы нельзя. Художник проникается рыночной идеологией и становится рабом, продавая черту свою душу за маленькие блага. Правда, сегодняшний рынок начинает поворачиваться к более стабильным ценностям, потому что к более стабильным ценностям начинает обращаться американская молодежь, общество. А посему: дело Сальери — убивать, дело рынка — торговать, а дело художника — работать.