Феликс Медведев - После России

«Новый мир» был силен прозой, деревенщиками, «Иваном Денисовичем», а поскольку поэзию курировал он сам, то он старался не открывать особо новых имен. Был очень ревнивым. Маршак для него был высшим авторитетом. Уже здесь, за границей, я пролистал том воспоминаний о Твардовском. И увидел, что самыми авторитетными писателями для него были Исаковский, Маршак и Фадеев. Маршак — критерий интеллигентности, потому что он признал его «Страну Муравию», «Василия Теркина». В «Новом мире» мало тогда печатались Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина: они были для него слишком левыми.

Нет, вы не подумайте, что я говорю о Твардовском как-то плохо. Я отношусь к нему с большим уважением, даже с любовью. Просто у нас с ним разные вкусы. В литературе мы разных ориентаций. Я понимаю, что «Василий Теркин» хорошая вещь, но чтобы упиваться ею? Я даже думал вывести такую идею, что Твардовский вышел из ершовского «Конька-Горбунка». Ершовский стих много определяет в «…Муравии» и в чем-то пересекается со сказками Пушкина.

— Какой бы вы выстроили ряд среди русских советских поэтов XX века?

— Думаю, что было семь или восемь гениев: Блок, Ахматова, Маяковский, Хлебников, Есенин, Цветаева, и еще я бы отнес Ходасевича. А из современных нам поэтов Бродского.

— Твардовского в этом ряду нет?

— Нет, я не думаю. А вот Пастернака и Мандельштама я упустил.

— К Бродскому вы относитесь с особым пиететом?

— Да, я его ценю, хотя личных отношений никаких, скорее холодные отношения.

— А кто еще. кроме Бродского, в эмиграции интересен для вас?

— Крупных поэтов нет. Интересные есть, Лимонов например, Лосев.

— Что вы думаете сейчас о социалистическом реализме?

— Так и думаю, как тогда, когда писал свою статью, за которую тоже пострадал. Социалистический реализм дело прошлое. Тот, кто пишет в этой манере, тот архаик: Проскурин, скажем. Иванов.

— Сама идея создания теории соцреализма, по-вашему, была ошибочной, искусственной?

— Думаю, что время было такое. Но я знаю одного хорошего социалистического реалиста, Маяковского. На этой основе он стал большим поэтом, потому что он клас-сист. прекрасный стилист. В своей статье я трактую соцреализм как социалистический классицизм и пишу, что соцреализм (это было в 1957 году) уходит в прошлое, и ставлю вопрос, чем его заменить. Тогда я еще предполагал — критическим реализмом старого типа. Но тут раздолбали «Не хлебом единым» Дудинцева. И я предложил одним из выходов из тупиковой ситуации — фантастический реализм. Назвал и себя до сих пор причисляю к этому направлению.

— А что, по-вашему, станет с литературой, созданной в застойные годы, в частности с так называемой секретарской литературой?

— Я думаю, что многое забудется. Из деревенской прозы я больше всего ценю Астафьева, он тянется к фантастике. и это мне близко.

Кстати, почти на уровне фантасмагорическом я вижу размышления в журнале «Молодая гвардия» автора Кузьмина, который, с восторгом рассуждая о Бубеннове. говорит, что товарищ Сталин обратился к членам Политбюро прочитать всем, как один, замечательную книгу «Белая береза». Дальше, как говорится, куда уж?!

— Как вы относитесь к Шолохову?

— Во-первых, я все-таки по-прежнему сомневаюсь, что весь «Тихий Дон» написан Шолоховым. Очень уж неоднородная вещь. Стилистически, даже хронологически. «Тихий Дон» — это в целом не моя книга, но я думаю, что книга безусловно очень интересная, но вот какая заковыка: дальше эпопея стала развиваться не по шолоховской, а по другой линии, на другой основе.

…В часы наших встреч я просил разрешения Андрея Донатовича посмотреть его библиотеку. Я был поражен тем. как при суровых жизненных обстоятельствах Андрей Донатович и Мария Васильевна сумели сохранить редкие русские книги. Издания петровской поры, раскольничьи фолианты, ставшую ныне уникальной энциклопедию Брокгауза и Ефрона, редчайшие поэтические сборники. И как вообще библиотека оказалась под Парижем? Разве семнадцать лет назад, когда Синявские вынужденно покидали родину, наши власти были более милосердны и разрешали вывезти то, что для писателя как воздух — книги? Оказалось, что поскольку инициатива отъезда семьи Синявского из СССР шла сверху, то одним из условий выезда был вывоз библиотеки.

— Книги я собирал всегда. Особенно поэзию. В свое время по молодости покупал все. что попадалось, на мой взгляд, интересного. В сталинские времена, когда букинисты не брали опальных авторов, я покупал их с рук. Помню, после смерти вдовы композитора Асафьева от родственников потребовали срочно освободить квартиру, и они даже заплатили истопнику, чтобы он в кочегарке сжег книги. Случайно узнал об этом и ринулся в эту кочегарку. Я ошалел, какие книги лежали передо мной, все символисты, все футуристы, редчайшие издания! Я тогда был студентом, денег — ни шиша. В кошельке лежал полтинник. Старыми, конечно, пятерка нынешними. Из этих денег я предложил ему половину. «Мало». — говорит. У меня все в душе опустилось. «А сколько?» — говорю. «Пятьдесят». В ту же минуту я поехал домой за чемоданами, привез, свалил все в комнате прямо на пол, лег на книги и купался от счастья…

Ноябрь 1989 г.

С Эдуардом Лимоновым я встречался в Париже осенью 1989 года. Тогда я был одним из первых советских журналистов, посетивших известного эмигрантского писателя, автора знаменитого романа «Это я, Эдичка» и прекрасной книги стихов «Русское». Мне хотелось расспросить Лимонова о его жизни на Западе, о его творчестве, планах на будущее. Он был тогда для меня личностью легендарной. Встреча с ним не разочаровала. Многие легенды подтвердились.

…На стенах непрезентабельной квартирки — портрет Дзержинского, советские плакаты самого застойного и самого сталинского толка, эпатирующие фотографии. На вешалке — «шинель солдата Советской Армии» (белое спальное покрывало декорировано серпом и молотом). Внушительная полка с книгами хозяина квартиры, изданными на самых разных языках. Это уже не шутка.

С той осенней поры Эдуард Лимонов не раз приезжал в СССР, дал множество интервью, печатался в самых разных газетах и журналах от «Огонька» и «Знамени» до «Правды» и «Советской России». Было с ним интервью во «Взгляде» и в бывшей программе «Время».

Он не изменился, остался самим собой. Его взглядов и позиций не меняет ни перестройка, ни ветреная политическая погода. С некоторыми его высказываниями я не мог согласиться уже тогда, целый ряд его сентенций вызывает у меня протест и сейчас, но моя цель — показать Лимонова, каков он есть. а. не спорить и не оспаривать его.