Феликс Медведев - После России

Но я включил в эту книгу именно то интервью, которое дала мне Галина Вишневская в ту первую встречу. Пусть так. как было. Пусть зафиксируется именно то настроение. в котором пребывала звезда советского и мирового искусства в пору борьбы нашей демократии за ее реабилитацию. Журналисту, я считаю, не всегда и не во всем следует гнаться за быстротекущими событиями. Они ведь бывают изменчивыми, субъективными, а нередко и просто фальшивыми. Кто. к примеру, может поручиться, что процесс перестройки, те ее аспекты, которые касаются возвращения русскому обществу, русской культуре ее славных имен, волею судеб оказавшихся на чужбине, не остановится, не прекратится? Не дай Бог, конечно, чтобы такое случилось. Но кто поручится за это?!

Долго я размышлял и над такого рода вещами. Некоторые интервью, включенные в книгу «После России», будучи в свое время напечатанными в прессе, имели неожиданное полемическое продолжение. Анатолий Рыбаков, к примеру, в «Литературной газете» возразил Владимиру Максимову, мое интервью с которым опубликовало «Книжное обозрение», довольно пространным письмом, в котором обвиняет и Максимова, и меня, и редакцию «Книжного обозрения» в искажении фактов. Письмо известного писателя могло произвести должный эффект на читателей, которые пропустили тот номер «ЛГ», в котором Рыбакову возражает уже другой писатель из-за рубежа, Владимир Войнович. Помимо всего прочего, А. Рыбаков довольно резко и, я бы сказал, необъективно, почти оскорбительно (чего стоит один заголовок его возражения) задел меня. Я полагаю, что сатисфакцией нанесенной мне обиды станет публикация текстов трех названных материалов.

Еще одна история в дополнение к этой. Я бы не хотел оставлять ее без комментария. Итак, до того, как встретиться в Париже с писательницей Зинаидой Шаховской, я много слышал о ней и доброго и худого. Но все знавшие и слышавшие о бывшем редакторе газеты «Русская мысль», авторе многих романов, книг стихов подчеркивали почему-то одно: ее тяжелый и капризный характер. Надо сказать, что по натуре человек наивный и доверчивый, я недоучел этого, быть может, небольшого, но, как оказалось, принципиального момента. В первую встречу мы проговорили несколько часов. Разговор я, естественно, записал на магнитофонную ленту. Договорившись о новой встрече, расстались почти друзьями. Без всякого преувеличения. По приезде в Москву я выполнил все поручения Зинаиды Алексеевны: кому-то послал ее книги, кому-то позвонил. Подготовил к печати наше с ней интервью. Естественно, на основе расшифрованной ленты.

Публикация в «Книжном обозрении» имела успех. Это было первое интервью известной писательницы русского происхождения в советской печати. И вот я снова приезжаю в Париж, прихожу в гости на рю Фарадей, дом 16. Привожу московские сувениры, письмо объявившихся после публикации родственников Шаховской.

И здесь надо заметить, что однажды уже после публикации интервью мне позвонил Г. А. Анджапаридзе, директор издательства «Художественная литература», которому понадобилось по делам службы в Париж. Я рекомендовал его Зинаиде Алексеевне. Вернувшись обласканный из Парижа. Георгий Андреевич позвонил мне и сказал. что Шаховская не совсем довольна публикацией и что она написала в редакцию письмо-комментарий с указанием ошибок и неточностей, в коих, как уверяла Зинаида Алексеевна, виноват я. Пока письмо почтой шло в Москву, я уже лично встретился с писательницей. И тут-то как бы между прочим она мне и сообщила, что написала возражение на наше с ней интервью. И добавила, что ничего особенного в нем нет, просто указания на ошибки. Я попросил дать мне возможность прочитать это возражение. Зинаида Алексеевна, улыбнувшись, сказала, что письмо у машинистки.

А вскоре в Москве меня пригласил редактор «Книжного обозрения» Е. Аверин и сообщил о поступившей из Парижа депеше, дал мне ознакомиться с ее содержанием. Я, честно говоря, был не то чтобы шокирован, но неприятно удивлен тоном письма. Вроде бы оно в общем доброжелательно, но в деталях меня уязвило. В мое отсутствие редактор не хотел его печатать, ждал ответа, и я благодарен ему за доверие. Естественно, в этой ситуации я не стал возражать против опубликования письма.

Но вот я снова в Париже и снова прихожу в гости к Зинаиде Алексеевне, как к доброй знакомой. Да, как к доброй, хотя подспудно между нами уже завязывался конфликт. Я сообщил хозяйке дома, что прочитал ее послание и что я не могу согласиться с претензиями Зинаиды Алексеевны. И добавил, тоже как бы между прочим: «Я передал в редакцию мой вам ответ». — «Прочитайте мне его», — зажглась моя собеседница. «Простите, Зинаида Алексеевна, не могу. Вы же не познакомили меня с содержанием вашего письма. Так что мы квиты».

…Здесь, пожалуй, стоит остановиться, ибо комментарии к моим интервью с русскими людьми за рубежом могут вырасти в отдельную книгу. Каждая встреча давалась мне, как правило, максимальным напряжением и сил, и воли, и профессионального напора. Каждая встреча — это для меня маленькая веха не только нашего трагического времени (а если точнее, то почти всего двадцатого века), но и тонюсенькая отметина в моей душе. В беседах с нашими соотечественниками передо мной раскрывалась драматическая история великого народа и страны, ставшей полигоном для социальных экспериментов, начало которых можно исчислять со времени, рождества Христова. Стремление к равенству, к соблазнительной нравственной свободе обернулось в России трагическим исходом миллионов русских людей со своей земли. Повествуя о своих судьбах, о жизни на чужбине, многие люди плакали, другие не могли усмирить свой гнев. Некоторые по-прежнему чего-то боялись: в Вене одна собеседница, угнанная фашистами с Украины в 1942 году, так и не назвала своего имени. Некоторые были бессильны что-либо вспоминать. Не хотели тревожить былое: жизнь прошла, говорили они. Вместе с тем я испытывал удовлетворение от того, что люди верили в Россию и в перестройку. «Чего уж там, что было, то было» — такое я слышал не раз. «Позвоните, передайте, напомните» — в простой человеческой просьбе люди, еще вчера не верившие в добрые изменения в России, как бы простирали руки в сторону отчего дома.

Название книги «После России» не случайное. Тот, кто любит поэзию, знает, что именно так назвала Марина Цветаева свою последнюю прижизненную книгу, вышедшую в Париже в 1928 году.

«После России»:

Да, при всех разлуках, при всех расставаниях, при всех потерях, при желании что-то понять, простить или проклясть все равно (я это свидетельствую) все встречи и разговоры сходились к одному: «Русской ржи от меня поклон…» И от этого немного легче.