Феликс Медведев - После России

— А когда вы начали писать стихи?

— Лет в восемнадцать-девятнадцать.

Я помолчал и неожиданно для себя спросил:

— Вы ощущаете ностальгию?

— Ностальгию? Как можно сказать об этом? Что это? Отказ от требований реальности? Я всегда старался вести себя ответственно, не предаваться сентиментальностям… Не знаю, переболел я или нет ностальгией. Знаю только, что иногда возникало ощущение необходимости быть в определенном месте… что невозможно и что меня огорчает… Я не уверен, что то, что меня посещает, это ностальгия.

— Вы уверены в своем искусстве, в своей поэзии? Вы уверены, что вы правы?

— Уверен.

— Вы в чем-то разочарованы?

— Разочарования не произошло.

Я спросил своего собеседника, может ли искусство спасти человека, не зная, что на этот вопрос он уже ответил в своей Нобелевской лекции: «Дело не столько в том, что добродетель не является гарантией создания шедевра, сколько в том, что зло, особенно политическое, всегда плохой стилист. Чем богаче эстетический вкус индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободнее — хотя, возможно, и несчастливее.

Именно в этом, скорее прикладном, чем платоническом, смысле следует понимать значение замечания Достоевского. что «красота спасет мир», или высказывание Мэтью Арнольда, что «нас спасет поэзия». Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно».

Разговор окончен. Мы попрощались. Я положил трубку.

Мне показалось, что я разговаривал с очень простым человеком, а не с всемирно известным поэтом, лауреатом Нобелевской премии. Почему? В голосе Бродского, в тембре долетающих до меня словесных конструкций, в некой литургически-распевной монотонности, в еле ощущаемом дрожании голоса я уловил обыкновенное человеческое волнение. Я разговаривал с человеком, который как бы надолго уехал из родного дома. Не знаю, не буду врать, человеком легкой или нелегкой судьбы. Счастливым или несчастливым? Но мне хотелось, чтобы он говорил больше и дольше. Подробно, детально. Обо всем: о жизни, о поэзии, об Америке, о России.

Я положил трубку и в эту секунду понял, что не спросил его, быть может, о чем-то самом важном, о самом главном. Это ощущение не покидало меня до тех пор. пока я. возвратившись в Москву, не посмотрел видеопленку с записью интервью Джона Глэда с Иосифом Бродским, подаренную мне американскими друзьями. Прослушав его. я получил ответы на те вопросы, которые не решился задать по телефону.

«— Когда вы только приехали на Запад, вы сказали, — я цитирую по памяти, — что не собираетесь мазать дегтем ворота Родины.

— Да, более или менее…

— Очевидно, вы тогда еще рассчитывали вернуться?

— Нет… Нет…

— А теперь утеряна надежда или…

— У меня не было никогда надежды на возвращение. Хотелось бы, но надежды не было. Во всяком случае, я сказал это отнюдь не в надежде обеспечить себе возврат когда бы то ни было под отчий кров. Нет, мне просто неприятно этим заниматься. Я не думаю, что этим следует заниматься.

— А желание вернуться?

— О, желание вернуться, конечно, существует. Куда оно денется. С годами оно не столько ослабевает, сколько укрепляется».

Январь 1988 г.

— За четырнадцать лет я отдыхаю сейчас впервые. Все эти годы, с того дня, когда я покинул Россию, у меня не было ни одного праздного дня. И не потому, что я хотел много заработать. Я должен был вкалывать в поте лица, потому что Америка не любит, когда отпускаешь пружину…

В номере гостиницы «Будапешт» я беседую с Вилли Токаревым. Многим моим соотечественникам это имя ничего не говорит. Многие же, я уверен, постоянно слушают песни самого популярного русскоязычного барда Америки. Тем интереснее развеять легенды и слухи вокруг биографии и творческой судьбы только что приехавшего в Советский Союз кумира.

— Некоторое время назад прошел слух, что Вилли Токарев убит в драке. Эти слухи, как я вижу, сильно преувеличены…

— Американская уголовная хроника, слава богу, пока не замечает моей скромной персоны. В драках я не участвую. Правда, я действительно сражался за свой «пятачок» в ресторане, но это была «творческая» конкуренция за место под солнцем.

— Любопытно, расскажите…

— Впервые я получил работу в Найт-Клабе на Бродвее сроком на две недели. Таковы условия хозяина ресторана: каждые две недели должен меняться оркестр. Ну, чтобы не приелось, чтобы публика шла на «свежачок». Нормальное явление. Так вот, мы подготовились, купили ноты, выучили бразильские и американские песни. В полдвенадцатого ночи подошла наша очередь и я исполнил свою программу. Честно говоря, мне показалось, что успех не светит. И тогда я показал песню Никиты Богословского «Темная ночь». Зал замер в молчании. Полный провал? И вдруг — словно с неба — шквал аплодисментов. Оказалось, поскольку я пел по-английски, публика ждала перевода, и случилось минутное выжидание. Босс тащит меня в подвал: «Я тебя беру». «Но там же еще не все спели». «Они меня уже не волнуют». Вместо двух недель я проработал по первому своему контракту семь месяцев. Если вы не верите, можете поехать в ресторан «Виктор» на 50-й стрит и Бродвее, и вам расскажут все как есть…

— Спасибо за приглашение, Вилли. Сегодня оно не кажется таким уж неосуществимым, как это было еще буквально вчера. Вот и вы наверняка удивлены, что приехали на родину. Как это произошло?

— Да, то, что я сижу сейчас и разговариваю с советским журналистом, что я выступал в телевизионной программе «Взгляд», что меня впустили в Москву, — это действительно «произошло». Я рад, что перестройка предоставила мне такую возможность.

А привез меня сюда известный импресарио Виктор Шульман, который многое делает на путях сближения советской и американской культур.

— Вы знали о том, что вы очень известны у нас в стране? Что у вас огромное количество поклонников-, которые переписывают ваши песни на магнитофонные ленты?

— Скажите честно, вы легко прошли ко мне в гостиницу?

— Не совсем, пришлось продираться сквозь толпу поклонников Вилли Токарева, которые каким-то образом узнали о вашем приезде.

— Очень приятно, что меня знают в России. И я благодарен Андрею Вознесенскому, опубликовавшему свои стихи обо мне. Я, кстати, тоже посвятил ему одну из своих песен. Еще с юношеских лет я отношусь к Вознесенскому с большим пиететом. Так вот, эти стихи, вы не поверите, размножались нью-йоркским самиздатом.

— А как случилось, что вы оказались там?

— Если бы в Советском Союзе было бы то, что происходит сейчас, я бы никуда не уехал. Кстати, точно так же думают и многие «окопавшиеся» в Америке.