Феликс Медведев - После России

Я философию, которую проповедует сейчас Рыбаков, смолоду не принимал. В моей давней повести «Два товарища» бандиты нападают на двух близких друзей и заставляют одного бить другого. Тот сначала сопротивляется, потом подчиняется и даже входит в раж. А спустя несколько лет говорит: «Они бы тебя били сильнее».

Между прочим, некоторые говорят: ах, ах. как нехорошо — «левые» ссорятся, «правые» радуются, сейчас это все вспоминать не время. А я с этим не согласен. Для правды никогда не подходящего времени не бывает, говорить ее нужно всегда. В свое время, когда некоторые «левые» участвовали в расправах над Пастернаком, Солженицыным. Галичем, Максимовым, Чуковской, Аксеновым и другими, «правые» радовались не хуже, чем сейчас. Впрочем, объективности ради замечу, что я лично «правым» противникам Рыбакова не много радости доставляю, что ими и отмечается в их желто-коричневых органах печати. Что же касается всяких призывов к покаянию, то я к ним не присоединяюсь. Искреннего покаяния нельзя достичь внешним давлением, а неискреннему — грош цена. Борис Слуцкий участвовал в травле Пастернака, а потом (хотя ему искренне стихи Пастернака не нравились) всю ж-изнь мучился и умер (так я считаю) от угрызений совести. Никто его не мог приговорить к большему наказанию. А Владимир Солоухин сделал то же самое и сам себе тоже великодушно простил. И не теряет ни бодрости духа, ни аппетита. Если нет раскаяния в душе, тут уж ничего не поделаешь…

Приношу извинения А. Рыбакову и В. Войновичу за использование их опубликованных материалов по поводу неожиданно возникшей полемики. Этим я никоим образом не хотел увеличивать объем своей книги (интервью с русскими за рубежом у меня хватит еще не на одну книгу), но мне кажется, что в позиции известных писателей на предмет того, кто как себя вел «тогда», должны быть поставлены все точки над і.

Маленькая сухонькая женщина, открывшая мне дверь, уверенно протянула руку: «Раздевайтесь, а пальто бросайте прямо сюда», — указала она на кушетку. Короткая стрижка. Седые волосы. Твердая, немного мужская походка. Тихий голос, медленный говор. Вдоль длинного коридора стол с ее книгами. Потом, после разговора, я получу в подарок последние издания Натали Саррот, Натальи Ильиничны Черняк, известнейшей французской писательницы русского происхождения. Живого классика.

«О ля-ля, вы идете брать интервью у Наташ Саррот?.\» — и со мной заговаривали как-то теплее. К Саррот одинаково по-доброму относятся и во французских, и в русских литературных кругах. Ее имя вызывает неизменный интерес и уважение.

— А сколько заплатят вам за это интервью в России? В любом случае я его перекупаю, — совершенно серьезно предложила мне одна издательница.

Помню бурную реакцию читателей и критики, когда в «Новом мире» много лет назад был напечатан роман Саррот «Золотые плоды». «Как такое можно было печатать?!» Вспоминаю, что и сам прочитал роман с большим трудом. Это было не чтиво, не развлекательная прогулка по сюжету с почти обязательным угадыванием, чем все кончится и кто останется с кем. Читать Саррот надо по странице в день. На свежую голову, после чашки утреннего кофе.

У знаменитой писательницы побывали до меня Евгений Евтушенко и Зоя Богуславская. Зная об этом, я специально не стал перечитывать их интервью. Мне хотелось, чтобы мои представления о Натали Саррот были первозданными.

Наталья Черняк родилась в 1900 году в Иваново-Вознесенске. Трудной была ее литературная биография. Долгое время писательница была практически одинока. Книги ее решительно никого не интересовали. Издатели отвергали их как «бред» и «чушь». Однажды Саррот спросила себя: «А почему я не могу писать, как пишут все?» И написала книгу теоретических эссе «Эра подозрения», на которую клюнули сначала критики, а потом читатели. С этого все и началось. Было это более трех десятилетий назад. Чуть позже Жан Поль Сартр скажет о ее антироманах, что они читаются, как детектив. А вот что писала о литературном творчестве Саррот наша Краткая литературная энциклопедия издания 1971 года: «Основное содержание романов Саррот — неподлинность человеческого существования, некоммуникабельность, неадекватность внутренних реакций, приобретающих субъективные масштабы космических катаклизмов, внешним формам общения. Стилистически это находит выражение в стыке поэтического, насыщенного яркими метафорами потока сознания и банального, сведенного к стертым штампам диалога». Что ж. пусть будет так.

Встречался я с Натали Саррот три раза. Вышло как бы три разных интервью. Одна из бесед проходила в знаменитом кафе Флер на бульваре Сен-Жермен. Было приятно. что мою собеседницу узнавали. Выходя из кафе, я обратил внимание на витрину с книгами. «Что это?» — спросил я наивно. Довольный гарсон с гордостью парировал: «Это книги тех писателей, которые здесь работали. К сожалению, их уже нет в живых». Я вчитался в фамилии: Сартр. Элюар. Арагон. Эренбург…

Это интервью далось мне легко, разговор был естественным. без натуги: короткие вопросы, короткие ответы (я как бы принял стиль разговора моей собеседницы). «банальная, сведенная к стертым штампам диалога» магнитофонная запись. Но я беседую с человеком и писателем, на ладони которого лежит целый век. И здесь важно каждое слово, каждая реакция.

— …Жизни мне осталось совсем немного. И это же естественно, что боишься болезней, каких-то неожиданностей.

— Но вы не устали?

— Нет, я не устала, просто я боюсь, я думаю, как это произойдет. Мои приятельницы очень трудно переносят возраст, эти последние годы. Вот и я все думаю об этом.

— Вас страшит физический конец или то, что вы не успеете завершить творческих замыслов?

— Писать я могла бы перестать и теперь. Мне довольно трудно работать. И всегда было трудно. Всегда волновалась, удовлетворения было мало. Я всегда боялась, что получится что-то не то и не так, а как только кончала одну вещь, сразу же думала о другой.

— Значит, вам всегда писалось тяжело?

— Всегда было трудно с выбором материала, который бы мне подошел.

— Материал, который ложится в книги, это вы сами или это чужой чей-то мир?

— Нет, это не я, это вещи, которые я как бы мимолетно почувствовала. Ну как это бывает, наверное, у многих писателей. Кроме, конечно, «Детства», где я описала минуты первых лет своей жизни в Иванове. Все же остальное — это просто литература. Мне всегда трудно найти слова, найти внутренние движения, которые надо Описать на бумаге. Это нелегко.

— Когда вы задумываете свой очередной роман, что для вас служит началом, толчком: тема, случай, что-то другое?